Возраст Бродского указан неверно, но ошибка тут не принципиальна. Главное, не сказано, что за «случайные заработки».
Умолчание, разумеется, неслучайное. Если Бродский работал, получая законным образом хотя бы минимально необходимые доходы, значит, он уже не «тунеядец». Стало быть, вынесенная в заглавие статьи характеристика – «окололитературный трутень» – неуместна.
Авторы обошлись без подробностей. Итоговый вывод – обращение к власти: «Очевидно, надо перестать нянчиться с окололитературным тунеядцем. Такому, как Бродский, не место в Ленинграде».
Подразумевался цитированный выше Указ Верховного Совета СССР. Его применение, настаивали авторы статьи, необходимо: «Не только Бродский, но и все, кто его окружает, идут по такому же, как и он, опасному пути. И их нужно строго предупредить об этом. Пусть окололитературные бездельники вроде Иосифа Бродского получат самый резкий отпор. Пусть неповадно им будет мутить воду!».
8 января 1964 года та же газета опубликовала подборку читательских писем. Читатели требовали наказать «тунеядца»[11].
Разумеется, письма были заранее подготовлены. Еще до публикации статьи. Тут организаторы пропагандистской кампании следовали традиции. Прием, именовавшийся «откликами читателей», был издавна апробирован. Таким образом и демонстрировалось, что инициатива уголовного преследования исходит «от народа».
В данном случае подразумевалось, что население Ленинграда, солидаризовавшись с авторами статьи, требовало наказать «окололитературного трутня». Согласно традиционной пропагандистской установке, представителям власти надлежало реагировать на «письма читателей». Не прошло и недели – арест Бродского[12].
Разумеется, подготовка кампании велась при участии КГБ. Там получали сведения о настроениях молодежи, оттуда поступали распоряжения в милицию, благодаря чему авторы статьи ознакомились с материалами следствия по делу осужденного приятеля Бродского.
Однако КГБ опять был лишь инструментом. Не его сотрудниками разрабатывалась концепция судебного процесса. И не они контролировали развитие событий.
Такого рода задачи ставил ЦК партии, решение же контролировалось местными функционерами. Узнаваемый – сусловский – modus operandi.
Правда, инициаторами судебного процесса вряд ли планировались масштабы последствий. Скандал, вызванный «делом Бродского», стал настолько громким, что оказал существенное влияние на международные контакты советского государства.
Как известно, присутствовавшая в зале суда журналистка Ф. А. Вигдорова стенографировала почти все сказанное в ходе судебных заседаний. Вскоре ее записи получили широкое «самиздатовское» распространение. Попали они и за границу. Там были изданы книги об этом процессе[13].
Суд в Ленинграде был осмыслен как пример вопиющего беззакония. И не потому, что вне советских реалий обвинение выглядело абсурдным. Благодаря записям Вигдоровой стало понятно: доказать виновность Бродского не удалось ни до суда, ни в ходе судебных заседаний.
Отсюда вроде бы следовало, что Бродского карали именно как поэта. За литературную деятельность. Пресекали ее посредством ссылки. Соответственно, обвинение в «тунеядстве» было лишь предлогом. На этом и настаивали иностранные журналисты. А вслед за ними – уже на исходе 1980-х годов – отечественные мемуаристы и литературоведы.
Пафос их рассуждений был традиционно публицистическим. Вот почему вне сферы внимания оставались явные противоречия.
Результаты операции, во-первых, не соответствовали уровню ее подготовки и пропагандистского обеспечения. Можно было бы обойтись гораздо меньшими усилиями, чтобы выслать Бродского из Ленинграда.
Во-вторых, подсудимому не инкриминировалось что-либо относящееся к области пресловутой «антисоветской пропаганды». Содержание его стихов не рассматривалось судом.
Ну а в-третьих, не удалось пресечь литературную деятельность Бродского. Ссылка не изменила ничего.
Получается вроде бы, что выбор средств не соответствовал цели. Однако на самом деле это не так.
Средства выбирал Суслов. А не соответствовали они той цели, о которой четверть века спустя рассуждали публицистически ориентированные журналисты, литературоведы и мемуаристы.
Выбранные средства другой цели соответствовали. Суслов, по своему обыкновению, решал задачи государственного масштаба.
Как известно, к началу 1960-х годов советская интеллектуальная элита отчасти утратила прежний страх перед властью. «Дело Пастернака» впервые показало, что последствия неповиновения уже не таковы, какими были в сталинскую эпоху. Потому Суслов демонстрировал: государство располагает достаточными средствами, чтобы защитить свою монополию в любой области, включая издательскую.
Акция устрашения
Современникам была очевидна прагматика статьи, опубликованной в газете «Вечерний Ленинград» 8 ноября 1963 года. Бродский объявил себя поэтом, что – в советской традиции – подразумевало статус профессионального литератора, имеющего право не работать постоянно на каком-либо предприятии или в учреждении. Однако решать, кого наделить привилегиями такого рода, надлежало подразделениям СП. В данном случае – ленинградским. Они решение не принимали, следовательно, «окололитературный трутень» покусился на государственную монополию.
Формально, разумеется, преступления не было. Реально же – налицо.
Пропагандистская кампания, начавшаяся до суда и продолжавшаяся даже после вынесения приговора, понадобилась, чтобы современники уяснили прагматику «дела Бродского». Это была акция устрашения.
Но вовсе не Бродского устрашали. Объектами устрашения были покровительствовавшие обвиняемому литературные знаменитости.
Прежде всего, Ахматова. В ее ближайшее окружение и входил Бродский.
Как у многих советских поэтов, основным источником доходов Ахматовой оставались переводы. Главным образом с подстрочника. Благодаря ее связям аналогичные заказы получали и друзья. Их привлекали, конечно, не столько заработки, дебютантам платили крайне мало, сколько возможность обрести – в перспективе – официальный статус поэта-переводчика. Это был пройденный многими путь.
Казалось бы, обычная ситуация: всемирно знаменитый поэт и молодые ученики. К тому же оказанная помощь не подразумевала использование официальных полномочий. У Ахматовой таких и не было никогда.
Однако роль мэтра не полагалась Ахматовой, ошельмованной в 1946 году специальным постановлением ЦК КПСС. Попытка Симонова дезавуировать скандальный документ хотя бы десять лет спустя не удалась – даже при негласной поддержке высокопоставленных функционеров, противников Суслова. Тот по-прежнему защищал цельность идеологии.
Была еще одна причина, в силу которой Ахматовой не полагалась роль мэтра. Задача отбора перспективных дебютантов – государственная. Ее решали уполномоченные на то организации.
К примеру, Литературный институт. Там получали гуманитарное образование будущие прозаики и поэты, драматурги и критики. Занятия проводили вузовские преподаватели соответствующих дисциплин, специализация – под руководством известных литераторов в так называемых мастерских.
Низшим уровнем считались городские литературные объединения, их курировал тоже ССП. Они создавались как аналоги упомянутых выше «мастерских». Занятия вели литераторы-профессионалы, их работа оплачивалась, они и рекомендовали материалы к публикации – по соответствующей квоте.