С течением времени казенные обозы оказывались во все менее благоприятных условиях конкуренции с такими ловкими контрабандистами. Одной из проблем можно назвать потворство контрабандистам со стороны продажных чиновников, занимавшихся отправкой официальных обозов, а также сговор с таможенниками. Все они очень быстро сориентировались и осознали огромную личную выгоду от торговли пушниной в обход закона и взяток от контрабандистов, переправлявших свои товары официальными обозами, а также купцов, отправлявшихся в путь в одиночку. Некоторую часть таких чиновников арестовали; самым высокопоставленным среди них числится сибирский губернатор с 1710 по 1719 год князь Матвей Петрович Гагарин, и весь праведный гнев императора обрушился на него, в назидание другим. Он сам, его родственники и друзья сказочно обогатились на незаконном участии в торговле с китайцами. За что его в конечном счете отозвали в столицу, обвинили в воровстве, кумовстве, нерадивости, пытали и отправили на виселицу. Но огромное удаление от Санкт-Петербурга и изъяны в сибирской административной системе толкали тогдашних чиновников на продолжение попыток уклониться от добросовестного исполнения законов. В те времена и даже позже поступали постоянные жалобы на то, например, что целовальники (оценщики товара) обозов далеко не всегда давали справедливую оценку принадлежавшим государству пушным товарам. Зачастую они значительно завышали их цены по сравнению с ценами на пушнину, принадлежащую купцам-единоличникам.
Еще больше поражает то, что многие сибирские и российские купцы вообще не посещали Пекин, а везли свои товары всего лишь до крупнейших маньчжурских и монгольских городов, таких как Наун и Утра, откуда уже китайские купцы доставляли их в северные китайские города. Купцы-единоличники могли, в конце-то концов, закупать шкуры на самых удобных для себя базарах и ярмарках Сибири. Потом за каких-нибудь 10–12 дней доставлять их в Утру, сбывать всю свою пушнину за два или три дня торгов и возвратиться домой. Таким манером у них получалось несколько деловых поездок за год. Обозы, с другой стороны, обычно задерживались в Пекине на время от трех до шести месяцев по причине замедленного процесса торгов. К тому же требовалось выполнять затяжные обряды радушного приема гостей хозяевами. Скандинав Лоренц Ланг, состоявший на восточной службе у Петра Великого, в 1721 году подсчитал, что объем одной только торговли с Утрой за год в четыре-пять раз превышал объем торговли, которая велась посредством государственных обозов. К тому же всем понятно, что издержки на доставку товара в Пекин, особенно расходы на приобретение продовольствия и фуража, в несколько раз больше, чем на доставку его до Угры или Науна. Л. Ланг обратил внимание на то, что до налаживания торговли с посредниками в Угре китайские купцы, имевшие дело с русскими обозами, весьма разбогатели, но потом «торговали себе в убыток, и в настоящее время многие из них находятся на грани банкротства… С учетом всех этих обстоятельств не составит труда понять, что после закрытия счетов обоза прибыль в этот момент не может значительно превышать понесенных издержек».
Принятие решений властями Санкт-Петербурга, ответственными за торговлю с китайцами, осложнялось соображениями далекого от коммерции свойства. Если государственное вмешательство в обозную торговлю непосредственно до Пекина требовало ужесточения, а русских купцов-единоличников следовало осаживать и тщательно за ними следить, то для таких мер созревали все предпосылки. У сибирских административных и таможенных работников следовало воспитывать честность, чувство ответственности за порученное дело и добросовестное отношение к нему. Тех же самых качеств не хватало работникам, сопровождавшим обозы. Ради пресечения контрабанды не обойтись было без обозначения между русскими и китайскими владениями в Забайкальском крае границы, которую требовалось тщательно охранять, чтобы перехватывать (или обещать перехватить) контрабандные поставки. Всем было очень выгодно изгнание из Маньчжурии и Монголии купцов-единоличников. Практически уравнялись бы условия функционирования купцов-единоличников и государственных обозов.
Большинство этих соображений следовало воплотить в жизнь, согласовав с властями обеих держав. Односторонние усилия можно было прилагать аккуратно и постепенно. И подавляющее большинство из них требовали привлечения обеими империями третьей, наиболее влиятельной в Восточной Азии силы – возрождающихся джунгар. Со смертью хана Галдана-Бошогту в 1697 году джунгары лишь на время, образно говоря, сложили крылья. Вооруженная борьба возобновилась в 1712 году, когда преемник Галдана по имени Цэван-Рабдан со своим войском осадил город Хами. Маньчжурские армии вернули этот город и закрепились в нем; хан Цэван-Рабдан направил свои происки в других направлениях, прежде всего в сторону Тибета. Император Канси высокомерно вызвал его, чтобы восстановить все права на земли, отобранные им у прочих князей джунгар, и с этой целью он распорядился созвать совещание, на которое отправлялся представитель Пекина. Согласиться на такие требования означало признание себя вассалом. Цэван-Рабдан их отверг, и схватка получила продолжение.
В России сохраняли видимость нейтралитета в схватке между маньчжурами и джунгарами, но в первой четверти XVIII века вмешательство русских в дела Джунгарии оказались гораздо более значительными. В 1698 году, например, русские власти предоставили выгодные торговые привилегии бухаретинцам, монгольскому племени, известному деловыми навыками и предприимчивостью, которые выступали в некотором смысле коммерческими посредниками джунгар.
У тех из них, кто приехал в Сибирь торговать, потребовали платить в виде сбора только одну двадцатую часть вместо обычной десятины, а тех, кто прибыл по поручению Цэван-Рабдана, освобождали от всех податей полностью. Тем не менее русские чиновники избегали заключения открытого союза с джунгарами, как это наглядно видно на примере происшествия с торгутами на Волге.
В начале XVII столетия часть торгутов переселилась в область междуречья Волги и Дона. Несмотря на огромное расстояние, им удалось сохранить тесные связи со своими монгольскими братьями в Джунгарии. Главным связующим звеном служили смешанные браки между представителями правящих кланов торгутов и джунгар. Такая связь поддерживала одновременно среди русских и среди маньчжуров предчувствие того, что торгуты могут вернуться на родину и тем самым содействовать процессу развития ситуации в Средней Азии. Власти в Пекине к 1712 году отыскали предлог для отправки к торгутам своего посольства, истинная цель которого состояла в том, чтобы усилить свое влияние на этих своих потенциальных союзников (или врагов). Руководство Лифаньюаня[1] потребовало прохода через Сибирь для этого посольства, везущего вождю торгутов хану Аюки письмо, касающееся его племянника, который из-за состояния войны в Джунгарии не мог вернуться с Тибета, куда отправился паломником, и попросил пристанища в Пекине. Сибирский губернатор князь М.П. Гагарин высказал предостережение в том смысле, что следует сорвать такую попытку, грозящую подвигнуть торгутов на наступательные действия против джунгар, избежать участия в которых русские войска не смогут. В русском Правительствующем сенате решили это посольство пропустить, но обязали губернатора Казани разузнать его истинные намерения и, в случае необходимости, предостеречь хана Аюки от опрометчивых поступков. Автор повести о Тулишене, в которой содержится единственное дошедшее до нас изложение бесед между маньчжурами и торгутами, сообщает о том, что речь шла исключительно о положении сбившегося с пути племянника Аюки.