В Библии есть простые слова, а есть сложные. Слова про жену Лота – простые.
Мы забываем, что чтобы понять их, мало верить в Бога. Нужно верить Богу. Доверять. Любить! В Библии есть сложные слова, есть простые. Это – простые. Бог сказал жене Лота «не оборачивайся», чтобы уберечь ее. Посмотри на вспышку света – и ослепнешь. Содом будет уничтожен божественной мощью. «Нельзя смотреть, – говорит ей Бог. – Ослепнешь». Бог дает Лоту и жене его, и дочерям спасение. Это протянутая рука, это подаренная жизнь. Бегите. Не оборачивайтесь. Берегите себя. Пожалуйста, берегите себя. Знает ли жена Лота, на что идет, кидая последний взгляд на Содом? Да с первой минуты знает. Когда ангелы ступают на порог. Когда муж говорит ей: «Уйдем». Когда слышит голос Бога. Жена Лота оборачивается и обращается в соляной столб. Это не кара, это вес нашей свободы.
Слова Библии просты, когда любишь Бога. Ищите любовь в своих сердцах. Любовь к Богу, к людям, к тварям. К земной тверди и небу. Славьте Господа, ибо он благ.
Гао кивнул сам себе, обозначая конец проповеди. Прихожане встали и чистым хором затянули молитву, с каждым словом распеваясь все звонче. Молитву не нужно было петь, но привычка читать мантры так прочно укоренилась в народном голосе, что, даже зная правила, прихожане не могли отказать себе в древнем удовольствии волшебной песни. Фэй с третьей скамьи замечала, как Гао чуть хмурится, ругается про себя, что не может научить прихожан правильной молитве. Но его голос невольно следовал за мощью хора, изогнутые брови выравнивались, и в уголках губ появлялась улыбка. Обаятельное мальчишество христианского священника было не последней причиной аншлага на воскресных проповедях. Помощники раздавали небольшие брошюры постоянным прихожанам. Публика с задних рядов начала расходиться, а поклонники падре выстроились в очередь за приватной беседой.
Фэй терпеливо ждала возле массивных дверей храма. Крупные медные ручки на темном дереве отливали почти золотом от яркого солнечного света. Прихожане морщились, покидая прохладный полумрак церкви.
– Ты же не хочешь встать в очередь? – Ван Мин подул на очки и протер стекла тряпочкой.
Фэй впервые увидела Гао в восемнадцать. Церковь Святого Иосифа, которую они с родителями посещали последний десяток лет, закрылась на ремонт. Родители Фэй, воспользовавшись случаем, почувствовали себя освобожденными от воскресной рутины церковных посещений. В отличие от них, Фэй не собиралась отказывать себе в общении с Богом. Она стала прихожанкой церкви Святой Екатерины, расположенной чуть глубже в переулках концессии, неподалеку от буддийского квартала. В те годы Гао еще только помогал падре Франческо. Но когда старик улетел обратно в родную Санта Прасседе, Гао стал сам читать проповеди. Тридцатитрехлетний священник с легкостью выигрывал сравнение с университетскими лекторами не только трепетной глубиной тем, но и интеллигентным остроумием. Фэй сознавала, что половина общины ходит в их церковь ради лекций Гао. Спектаклей Гао.
Проповедей Гао.
– Я должна хотя бы поблагодарить. Это вежливость, Мин.
– Ну хорошо, – муж водрузил на нос круглые очки и неловко улыбнулся. – Я покурю на улице.
Фэй задержала взгляд на удаляющейся спине Ван Мина. Натянутая рубашка в полоску на чуть сгорбленных плечах.
– Ты осуждаешь его, Фэйфэй. Как не по-христиански.
Фэй подпрыгнула от близко прозвучавшего голоса. Гао улыбнулся с мягким упреком. Сам подошел к ней, к рядовой прихожанке.
– Я… – девушка растерялась. – Да, наверное. Но как можно оставаться глухим к Богу?
– Слушать Бога – такое же умение, как слушать музыку. Можно с легкостью разобрать симфонию, но так и не понять, о чем с тобой говорят. А можно с первой ноты впустить ее в свое сердце. Но как бы трудно тебе ни давалось такое искусство, главное – всегда продолжать слушать.
Гао серьезно взглянул на Фэй, внимавшую с такой детской сосредоточенностью, что косметически безупречные брови сошлись домиком. И подмигнул.
– Трагедия, что тебе приходится слушать Бога в таком неуклюжем исполнении.
– Падре! – фыркнула одураченная Фэй. – Тебя я бы слушала хоть до самого Страшного суда.
– Вот еще. Сначала межсеместровые сдай, а потом слушай меня до Страшного суда. Хоть до следующей сессии.
Фэй хотела что-то возразить, но заметила, как взгляд священника на секунду остановился на ее приоткрытых красных губах. Когда она первый раз пришла накрашенная в церковь, Гао еще не знал ее имени. В тот день он впервые проводил ее недоуменным взором. Фэй было стыдно, но шокирующее внутреннее удовольствие заполняло ее без остатка, поднимаясь от живота до диафрагмы, пугая, мешая дышать. Скорее бы Гао сделал ей замечание и навсегда запретил так делать – беспощадно, вслух, при всех. При муже.
Она не красила губы в университет. Только в церковь.
Ван Мин ждал на улице.
– Я в библиотеку, – строго сообщила Фэй. – Помнишь ту книжку, про которую я говорила?
Ван Мин поправил очки и неловко улыбнулся.
– Конечно. Я же сам ее тебе искал. Ты снова набрала учебников в сумку. Я понесу.
Фэй отдала мужу свою фирменную Longchamp, которую в Китае почему-то прозвали «мешком для пельменей».
– Хочешь, я поеду вместе с тобой? Сядем в библиотеке, помогу подготовиться к экзамену.
– Сегодня? Но папа говорил, что назначил тебе делать предложение для Сантори! Мин, для компании очень важен японский рынок. Лучше Сантори клиента не придумаешь.
– Я уже набросал проект. Осталось только его посчитать. Не волнуйся, это…
– Так считай и пошли сегодня же! Мин, милый, открою секрет – если ты возьмешь Сантори, папа сделает тебя начальником всего отдела. Это же очевидно!
Ван Мин сник. Фэй прикусила губу и тут же отпустила – след красной помады мог остаться на белизне зубов. Она отругала себя за резкость. Ван Мин с куда большим удовольствием углубился бы в ее конспекты по стилистике древнекитайского, чем считал проект по работе. Ему вообще не стоило уходить из университета. Но таким было условие отца – если неудачник хочет жениться на его дочери, то ему придется вылезти из своего академического болота – хотя бы даже с его помощью.
– Ну хорошо, – Ван Мин одобряюще улыбнулся, кажется, заметив самобичевание Фэй. – Тогда поеду в офис. Позволь только спросить тебя одну вещь: о чем повесть Чжан Айлин «Осторожно, вожделение»?
– О любви и революции, – отмахнулась Фэй, уверенная в очевидности такого ответа. – Про женщину, изменившую ради любви морали, долгу, идеалам. И наказание за эту измену.
Ее наименее любимый рассказ феминистки Чжан. Молодые актеры, основавшие подпольное революционное общество, задумывают убийство крупного и жестокого чиновника из предательского прояпонского правительства. Избранная на главную роль девочка заводит с ним роман, втирается в доверие и приводит его в нужное место, где друзья-революционеры готовятся вершить над ним казнь. Но чиновник оказывается слишком хорош в постели – дурочка влюбляется в него, и в последний момент шепчет ему «беги». Чем это заканчивается для девочки? Ее расстреливают, и он даже не оборачивается. Чем это заканчивается для чиновника? А у него все хорошо.
– Нет, любимая. Это рассказ о доверии. О том, как женщина, наплевав на доводы разума, начинает доверять мужчине. И как мужчина, не привыкший доверять людям, впервые этому учится. И сталкивается с предательством. И после этого предательства закрывает свое сердце навсегда.
– Интерпретации. – Фэй пожала плечами. – Не волнуйся за меня. Уж если мне достанется билет про Чжан Айлин, я сумею отстоять ответ.
Они зашли в лапшичную. Ван Мин аккуратно положил ее сумку на стол, а свой портфель кинул под скамейку. Он умудрялся выглядеть крайне нелепо даже в первоклассном костюме. Идеально сшитый по фигуре лучшими портными Гонконга, пиджак все равно сидел мешком. Толстая оправа очков и неопрятная челка, и детская улыбка… Фэй едва сдержала смешок. Когда-то ей нравилось в нем это.