– Да, папочка, конечно на симпозиуме, а что? Ты, между прочим, меня в перерыве поймал! Джон сказал, что я все утро не брала трубку? Ну и ябеда, уже и тебе успел позвонить! Я же в конференц-зале звук отключаю, что ему, непонятно что ли, бревно американское,
неотесанное! Папа, он с ума меня сведет своей ревностью! Извел меня всю! Жизни никакой! И откупается какой-то штампованной ювелиркой. Хоть бы ты его образумил, научил разбираться в антиквариате, а то мне стыдно носить весь этот дерибас, которым он меня буквально завалил. Да, трудно с необразованными… Только ты меня понимаешь, дорогой. Ну, конечно, что он там видел в своей Оклахоме, кроме нефти. Ой, не говори, только расстраиваться. Все, все, не будем о грустном! Жди меня в «Европейской» через час, да, кстати, я на диете, мне только осетрину и авокадо! Пока!
Чмокнув воздух у трубки, Аделаида залпом опрокинула остаток боярышниковой смеси, схватила «утконоса» и, выкопав из груды белья на кушетке невесомую соболью шубку, весьма бодро направилась к дверям. На пороге она обернулась и, помахав обрильянченной ручкой, сказала:
– Чао, золушка! Спасибо за чаек! И помни – беги отсюда, пока не началось!
С этими загадочными словами она умчалась, оставив за собой запах недостижимо дорогих духов.
НЕСМЕЯНОВКА
Боярышник и вправду благотворно действовал на организм, потому как Лялька, едва добравшись до обширной кровати в гостиной, рухнула и тут же провалилась в долгожданный сон. Разбудили ее мужские голоса и хохот. Приоткрыв глаза, Лялька молча наблюдала за говорившими. Хозяин квартиры, гостеприимный Митюха читал гостям – Ушастику, Дреде и еще трем молодым парням в кожаных косухах – свои стихи, а те покатывались со смеху.
Под прессом общего нахлёста,
Сосед мой, воли не видав,
Вдруг рухнул навзничь. Я отвлёкся,
Пытаясь запихнуть в рукав:
Бутылку спирта,
Томик прозы,
Стакан, завернутый в платок…
В такие лютые морозы
Я отказать себе не мог —
Налил сто грамм всего,
От силы,
Смахнул с плеча седую прядь,
И, не рассчитывая силы,
Я стал соседа поднимать.
Попробовал в плечо толчок,
Потом трясти стал неспеша.
Он закряхтел, потом замолк,
Лежит и плачет чуть дыша.
Подумал я: так будет долго,
Налил себе ещё чутка,
Стал подымать, но всё без толку,
И выпил с горя я тогда.
Тащу по комнате за ворот,
А он как вклеенный лежит!
Тогда я в ухо крикнул: «Сорок,
рублей с тебя мне подлежит!»
Он вроде дёрнулся с испуга,
Но тут ещё мертвее стал.
«Ну что я тут тебе прислуга,
следить за тем, что б ты дышал?»
Товарищ мой меня не слышал,
И я расстроился совсем.
Пошел и выпил пару лишних.
А если точно, лишних – семь…
Вернулся я – их было двое,
Сосед мой и его двойник,
Но я оставил их в покое,
С размаху в пол воткнув свой лик.
Отхохотавшись, Дреда поймал в поле зрения Ляльку и поспешил привлечь внимание остальных:
– Эй, смотрите-ка, оклемалась, бедолага!
– Ты вчера уж больно плохая была, – пояснил Ушастик дружелюбно. – Совсем, что ль, пить не умеешь?