* * *
Сидят Нолли с Пшиком на подоконнике, молчат и не двигаются, потому что кошка Мурка всё по комнате вертится. Заговори только при ней – всему дому станет известно. За окнами пушинки летают, солнышко светит, девочки с куклами в сад идут. Ужас, как гулять хочется! Наконец кошка Мурка ушла – слава тебе Господи! Нолли вздохнула, а Пшик хлопнул себя по лбу, прошёлся на руках по подоконнику и сказал:
– Нолли! Я что-то придумал!
– Воображаю!
– Придумал, придумал! Катин папа сейчас пойдёт на службу.
– Ну, так что?
– Мы побежим по коридору в переднюю…
– А потом?
– Влезем на стул!..
– А потом?
– Со стула, со стула, со стула – в карман Катиного папы пальто. Понимаешь?
– И пойдём гулять?! Пшик, ты золото, дай я тебя поцелую!
– После, после! – закричал Пшик. – Надо спешить, а то он уйдёт. «Раз-два-три!»
Пшик схватил Нолли на руки, раскачался, крикнул «алле-гоп!» и прыгнул через кроватку на пол.
– Пшик, – спросила Нолли, – а вдруг Катин папа положит руку в карман?
– Не положит! В одной руке у него палка, в другой портфельская кожа, а в третьей…
– Третьей нет, Пшик, не болтай глупостей… Тш… В коридоре никого нет. Бежим!
Пшик и Нолли побежали на цыпочках по коридору так тихо, как мухи бегают по потолку. У дверей перелезли через сонную Мурку и мигом очутились на вешалке.
– В какой карман лезть, в правый или в левый? – спросила Нолли.
– Полезай в левый, правый – дырявый!
Не успели они ещё хорошенько усесться, как в передней раздалось: «рип-рип-рип!» Катин папа подошёл к вешалке, снял пальто, встряхнул его так, что пассажиры в кармане стукнулись лбами, надел и вышел на улицу.
* * *
На улице Катин папа крикнул, как пушка: «Извозчик!» Пшик выглянул из кармана:
– Нолли! Мы поедем на извозчике! Подъезжает, подъезжает… Серая лошадь, совсем как Катина, только без подставочки.
– Цыц! – сказала Нолли и потащила Пшика за ногу в карман. – Цыц, мурзилка, а то он услышит!
Загремели колёса. Катин папа сказал: «Сорок». Потом испугался и поправился: «Тридцать пять». Поехали.
– Подвинься, чучелка, – запищала Нолли, – я тоже хочу выглядывать!
Пшик подвинулся и пробормотал: «Ой, сколько домов! Огро-о-мные! Белый дом, серый дом, жёлтый дом, коричневый дом, деревянный дом!»
– Смотри, смотри, Пшикочка! – завизжала Нолли. – Вагон без лошади! Красненький! Ай-яй, смотри, сзади тоже никто не толкает! Бу-у-у-у! Что это, это, это, Пшик?
– Это трамвай.
– Как же он бежит?
– Кондуктор толкает его с одного конца города, и он бежит до другого. Ловко, а?
– Пшик! – сказала Нолли, глотая последнюю шоколадную крошку, которую она нашла в кармане. – Пшик, довольно уже ехать. Давай спрыгнем…
– Давай! – Пшик осмотрелся кругом, схватил Нолли в охапку, вылез из кармана и, как блоха, прыгнул прямо на фонарь. Под фонарём в это время проходила дама и вела на шнурочке маленькую собачку, похожую на мохнатого червячка. Собачка остановилась, потянула носом, упёрлась передними лапками в землю, а задними стала загребать: левой-правой, левой-правой! Да вдруг как залает на фонарь:
– Тяф-тяф-тяф! О, зачем я на верёвочке! Тяф-тяф-тяф! Я бы перегрызла фонарный столб! Р-рр-тяф-тяф-тяф! Эти фонарные обезьяны полетели бы вниз, а я их в клочки, я их на клочки, я их вдребезги!!! Пусти! – завизжала она, но дама потащила собачку дальше, и она поехала на четырёх лапках, как на коньках.
Нолли и Пшик хохотали как сумасшедшие:
– Собачья морда! Ага, привязали, привязали! Ну-ка, достань! Тяп-тяп-тяп! Подумаешь, как страшно… Сама обезьяна, сама собака, сама злюка-гадюка несчастная!
– Пшик, – сказала Нолли, – давай слезем и дёрнем её за хвост!
– Она тебя дёрнет! Она тебе так дёрнет, что все тряпки из живота вылезут!
– Фуй, Пшик, какие ты гадости говоришь…
Помолчали минуточку. Пшик стал считать окна, а Нолли задумалась. Дождик стал накрапывать. Внизу люди зонтики раскрыли. Страшно.
– Пшик, Пшик, Пшик! – захныкала Нолли. – Поедем куда-нибудь?
– Куда?
– Ты мальчик, ты и выдумывай. Хорошее гулянье – сидеть на фонаре? Разве мы птичкины дети? Придёт фонарщик зажигать освещение, увидит нас, – что он с нами сде-ла-е-ет!
– Стой! Не хнычь, я уже придумал! Ты умеешь читать?
– Нет!
– Ну ещё бы! – Пшик фыркнул и почесал ногой за ухом. – Эх ты, пустая фарфоровая голова с локонами!
– А у вас что в голове?
– Не твоё дело. Видишь вывеску напротив – под вывеской окно: тряпки красные, тряпки зелёные, тряпки серо-буро-шоколадные…
– Вижу!
– Ну вот. Читай за мной: кра-силь-но-е за-ве-де-ни-е. Поняла?
– Нет.
– Мы слезем с фонаря – перебежим через улицу и… в форточку! Вот она открыта. Ейн-цвай-драй! Понимаешь?
– Пшик! – закричала Нолли. – Пшик, ты хочешь покраситься?
– Да, Нолли, я хочу покраситься. Я буду опять красный, как… красная краска! Вот! Чтобы ещё все паяцы на свете покраснели от зависти! Вот!
– Идём! – сказала Нолли.
* * *
Они слезли, перебежали через улицу и полезли в форточку. Никто не заметил. Только голодный воробей слетел с вывески, когда Пшик уже перекинул вторую ногу через форточку, и дал ему подзатыльник, – но ведь это почти не больно.
Пшик и Нолли спустились по занавеске на подоконник и заглянули в комнату.
– Цыц! Никого нет. Может быть, в зелёненькую покраситься?
– В красненькую! – сказала Нолли и задрожала от радости.
– Половину в красненькую, половину в жёлтенькую, как было раньше.
– Пшик, я тоже хочу краситься.
– Тебе нельзя, ты кукла.
– Так что же, что кукла? Я на этом противном фонаре всё платье измазала. Было беленькое, а теперь как Катины подмётки.
– Цыц, не хнычь! Согласен. Только прежде я. Стой тут, и если кто-нибудь войдёт, скажи – «ма-ма».
После этого Пшик крикнул «алле-гоп», прыгнул на стол, лёг на бок и опустил в банку с красной краской правый бок, руку и ногу.
Краска была тёпленькая, и Пшик от удовольствия закрыл глазки.
– Пшик, – запищала Нолли, – Пшикочка, отчего так долго?
– Сейчас! – закричал Пшик и схватился рукой за банку, но поскользнулся, упал в краску и вылез оттуда красный, как сырая говядина. Красные волосы, красные глаза, красные уши… Красавец! А краска на стол с него так и бежит: целое озеро.
Нолли сначала испугалась, да как захохочет! В комнате над входной дверью зазвенел колокольчик. Один большой человек вошёл, другой крикнул: «Сейчас!» – и прибежал в комнату. Прямо несчастье!