— Ты все запакуешь и приготовишь?
— Нет никаких проблем, сэр. Какой костюм вы наденете?
— Этот.
В то утро на мне был такой яркий костюм в клетку, который мне очень нравился; можно даже сказать, я им гордился. Возможно, с первого взгляда он производил несколько ошеломляющее впечатление, но тем не менее сидел на мне как с иголочки, и мои клубные приятели, да и не только они, не переставали им восхищаться.
— Слушаюсь, сэр.
И снова тон у него был какой-то не такой. Знаете, как будто чего-то недоставало. Ему не нравился мой костюм. Я решил проявить твёрдость характера. Чутьё подсказывало, что если я хоть в чем-то ему уступлю, он сядет мне на шею. Уж слишком сильно этот малый смахивал на неисправимого упрямца.
Сами понимаете, терпеть я этого не собирался. Слава те господи, повидал парней, попавших в полную зависимость от своих камердинеров. Помню, как однажды вечером в клубе старина Обри Фотергил рассказывал мне — со слезами на глазах, бедняга! — что ему пришлось отказаться от своих любимых коричневых ботинок только потому, что они не понравились Микину, его личному слуге. Знаете, этих малых надо держать в узде, вот как я считаю. Если только им как-там-это-называется, они тут же сами-знаете-что.
— Тебе не нравится мой костюм, Дживз? — холодно спросил я.
— Что вы, сэр!
— Итак, что тебе в нём не нравится?
— Это очень хороший костюм, сэр.
— Что в нём плохого? Выкладывай начистоту, разрази меня гром!
— Если позволите, сэр, коричневая или синяя ткань с почти незаметной диагональной нитью…
— Какая чушь!
— Слушаюсь, сэр.
— Полный идиотизм, дорогой мой.
— Как скажете, сэр.
Я почувствовал себя, как человек, который собирается схватиться за узду и вдруг обнаруживает, что лошадь не взнуздана. В моей груди кипело негодование, но, как выяснилось, повода негодовать у меня не было.
— Хорошо, Дживз. Это все, — сказал я.
— Да, сэр.
И он ушёл складывать вещи, а я вновь уткнулся в книгу, в главу под названием «Психофизиологическая этика».
* * *
Сидя в поезде, я не переставал размышлять, что такое могло стрястись за время моего отсутствия. В голову мне так ничего и не пришло. Изби не был одним из тех загородных домов, где, как в романах о высшем свете, молоденьких девушек заманивали перекинуться в баккара и обчищали до нитки — я хочу сказать, до последней драгоценности. Когда я уезжал, общество там состояло из законопослушных граждан, таких, как я сам.
Кроме того, мой дядя не потерпел бы никаких фокусов. Он был довольно чопорным стариком, обожавшим спокойную жизнь, и в данный момент заканчивал писать историю своей семьи, или что-то в этом роде, над которой ему пришлось изрядно попотеть весь последний год. Он почти не выходил из библиотеки и вроде как изливал на бумаге свою душу, каясь в старых грехах. Поговаривали, что в молодости дядя Уиллоуби был гулякой и мотом. Если б вы посмотрели на него сейчас, то и представить себе этого не смогли бы.
Когда наконец я добрался до имения, Оукшот, дворецкий, сообщил мне, что Флоренс находится у себя в комнате и присматривает за служанкой, укладывающей вещи. По-видимому, соседи, жившие в двадцати милях от нас, устраивали вечером танцы, и моя невеста собиралась отправиться туда в компании дядюшкиных гостей и остаться там на день-другой. Оукшот сказал, что она велела сразу же сообщить ей о моем прибытии, поэтому я прошёл в курительную комнату и стал ждать. Флоренс появилась через несколько минут, и с первого взгляда стало ясно, что она чем-то крайне недовольна, даже раздражена. Глаза у неё, я бы сказал, были вытаращены, и, судя по всему, она кипела внутри.