Поэтому несколько минут назад я позвонил господам Риггзу и Беллинджеру по телефону. К своему ужасу, я услышал, что мой манускрипт они не получали.
— Как странно!
— Я отчётливо помню, что вовремя положил его на стол в холле. Тут дело нечисто. Я разговаривал с Оукшотом, который относил письма на почту, и он не помнит, чтобы на столе лежал пакет. Более того, он категорически заявляет, что, когда он поднялся в холл за письмами, никакого пакета на столе не было.
— Очень странно!
— Берти, сказать тебе, что я думаю?
— Что?
— Моё предположение наверняка покажется тебе невероятным, но оно объясняет известные нам факты. Я склоняюсь к мнению, что бандероль была украдена!
— О, это уж слишком! Не может быть!
— Подожди! Выслушай меня внимательно. Хотя я раньше ничего не говорил ни тебе, ни кому другому, факт остаётся фактом: за последние две недели в моём доме пропало несколько вещей, как ценных, так и безделушек. Вывод, к которому я вынужден был прийти, однозначен: в нашем обществе появился клептоман. Как тебе, несомненно, известно, особенность клептомании заключается в том, что больной не может распознать истинную ценность предмета. Он с одинаковой готовностью присваивает и старую куртку, и бриллиантовое кольцо или, скажем, курительную трубку, стоящую несколько шиллингов, и кошелёк с золотыми монетами. А так как моя рукопись не может иметь никакой ценности ни для кого, кроме…
— Но дядя, подожди, я знаю о вещах, которые у тебя пропали. Это мой камердинер Мэдоуз тащил всё, что плохо лежало. Он спёр у меня шелковые носки! Я застукал его на месте преступления!
Мои слова произвели на дядю потрясающее впечатление. Он с уважением на меня посмотрел.
— Я поражён, Берти! Немедленно пошли за своим человеком и допроси его.
— Но его здесь нет. Понимаешь, как только я обнаружил, что он — носочный вор, я тут же выставил его за дверь. Я для того и ездил в Лондон, чтобы нанять нового камердинера.
— В таком случае — если Мэдоуза больше нет в моём доме — он не мог присвоить себе мою рукопись. Загадочная история.
Долгое время мы молчали. Дядя Уиллоуби бегал по библиотеке с растерянным выражением на лице, а я сидел в кресле, пыхтя сигаретой. Я чувствовал себя точь-в-точь как один малый в книге, который убил другого малого и запрятал тело под стол, а потом должен был обедать и развлекать гостей за этим самым столом. Чувство вины давило на меня с такой силой, что я больше не мог оставаться с дядюшкой в библиотеке. Закурив ещё одну сигарету, я вышел прогуляться в сад, чтобы немного успокоиться.
Стоял один из тех тихих летних вечеров, когда за милю слышно, если улитка чихнёт. Солнце садилось за холмы, комары носились как угорелые, пахло просто потрясающе, на траве выступила роса — и только-только я начал приходить в себя, как услышал свое имя.
— Я хотел поговорить о Берти.
Это был омерзительный голос поганого мальчишки, Эдвина! Я растерянно огляделся по сторонам, затем поднял голову и в нескольких ярдах от себя увидел открытое окно библиотеки.
Меня всегда интересовало, как разного рода деятели в книгах умудряются за несколько секунд успеть сделать столько, что нормальному человеку и за десять минут не под силу. Так вот, хотите верьте, хотите нет, но я одновременно выплюнул сигарету, выругался, прыгнул за куст, растущий у окна, прижался к стене и вытянул шею. У меня не было сомнений, что сейчас я услышу о себе кучу гадостей.
— О Берти? — раздался удивлённый голос дяди Уиллоуби.
— О Берти и о вашем пакете. Я слышал, о чём вы только что разговаривали. Мне кажется, пакет у Берти.
Если я скажу вам, что в это время мне за шиворот свалился отдыхавший на кусте жук или таракан — в общем, кто-то большой, — а я даже не шелохнулся, надеюсь, вы поймёте, в каком я находился состоянии.