Развернувшись на каблуках, Ларс опрокинул два стула; круг нарушился. Стулья прокатились по полу, словно большие осенние листья по серой жести крыши.
Рууд подождал, пока за Ларсом захлопнется дверь.
– Правила созданы для того, чтобы все чувствовали себя в безопасности, – сказал Рууд. – Каждый сам выбирает, чем ему делиться с остальными. Никто не имеет права подвергать сомнению слова другого или устраивать перекрестный допрос. Это понятно?
Он посмотрел на каждого поочередно. Добился от каждого пристыженного и согласного кивка.
– Думаю, на сегодня достаточно. Что скажешь, Вероника?
Услышав свое имя, она очнулась. Выдавила утвердительное «угу». Глубоко втянула холодный воздух и механически добавила:
– До встречи на следующей неделе.
Она поднялась и сделала два неуверенных шага. Исак уже успел пройти половину расстояния до двери.
– Извини, Вероника. У меня всего один вопрос. – Стуре с зачесом, видимо, сообразил, что ему так и не дали договорить об умершем брате. Стуре задержал ее на пять долгих минут, и, так как Рууд наблюдал за ней, Вероника изо всех сил делала вид, что внимательно слушает. На самом деле она не разобрала ни слова из того, что говорил Стуре. Она слышала только певучий металлический звук, похожий на тот, что исходит от рельсов в метро за миг до того, как по ним промчится поезд. Звук толстого льда, готового треснуть.
Глава 8
Лето 1983 года
– Вы точно видели именно это? Оба сидели на траве перед Монсоном в желтых пледах, выданных бригадой «скорой помощи». Летней жаре потребовалось два часа, чтобы высушить их, но приятели все еще походили на спасенных из воды кошек. Лица в серых потеках, волосы и одежда пропитались смесью ила и водорослей и воняли хуже куриного помета.
– Это был пацан, – сказал Раск. – Там, внизу. Точно, Сейлор?
Сейлор промолчал, только маловразумительно пожал плечами.
– Вы, кажется, не так в этом уверены, Ульсон, – заметил Монсон и наклонился к нему. Сейлор, избегая его взгляда, уставился в траву.
– Мы уверены, – резко сказал Раск. – Зачем нам врать?
Потому что вы – самые горькие пьяницы во всей округе, от вас даже сквозь эту грязь разит самогоном, подумал Монсон, но решил до поры до времени не высказываться на этот счет. Даже сломанные часы показывают верное время дважды в сутки.
Позади него несколько мужчин выбивались из сил, спасая потерпевшую крушение лодку – она почти полностью ушла в ил. Другая лодка, побольше, замерла посреди пруда, точнее – бывшей мергельной ямы. Поисковики почти на три четверти длины опустили якорь-кошку в воду в месте, которое указал Раск. Результатов пока не было.
Едва получив сообщение, Монсон бросился к машине. В течение часа добыл новую лодку и все, что нужно для траления. Сейчас движения людей в лодке ясно показывали, что их первоначальная решимость сменилась тягостным сомнением – как и у него самого.
– Мы его видели так же отчетливо, как вас. – Раск явно начинал понимать, что его свидетельство поставлено под вопрос. – Но мергельная яма – она ж бездонная. Он может быть как угодно глубоко.
– Три метра, – сказал Монсон.
– Че-чего?
– Вон те парни говорят – еле-еле три метра в самом глубоком месте. – Монсон указал на лодку. – Вы разве не заметили, когда купались?
Раск притворился, что не уловил иронии.
– Может, ее тогда можно выкачать? Вызовите пожарную команду и выгребите оттуда все дерьмо.
– Может быть, – буркнул Монсон. Он уже обдумывал такую возможность, прикинул даже насчет водолазов. Вряд ли кто-то добровольно полезет в стоячую воду и станет вслепую шарить по дну. Кто знает, что скопилось в мергельной яме за много лет. Но если бы даже кто-то и вызвался, Монсон вряд ли пошел бы на такой риск, основываясь лишь на словах проспиртованных свидетелей.
Монсон покосился на часы и сердито глянул на обоих. Сейлор продолжал с отсутствующим видом пялиться в траву, у Раска вдруг забегали глаза. Еще полчаса, сказал себе Монсон. А потом свернуть лавочку и отправить обоих выпивох по домам.
Тут он краем глаза уловил нечто, заставившее его обернуться. У мужчин в лодке внезапно изменились движения, стали быстрыми и решительными. Веревка натянулась.
– Мы что-то нашли, – прокричал один из спасателей. – Что-то большое.
Монсон сделал несколько шагов к воде. Приставил козырьком руку к глазам, чтобы ничего не упустить. Лодка была от него всего метрах в четырех, и он увидел, как спасатели с усилием закрепляют вторую кошку. После пары попыток им это удалось.
– Давай! – Обе веревки натянулись и медленно поползли вниз.
Раск вскочил и встал рядом с Монсоном; от волнения он даже угодил ногой в воду.
Веревки продолжали уходить вниз. Лодка качалась от тяжести находки, которую крепко держали якори. Раск нервно сплюнул. У Монсона заколотилось сердце.
Веревки становились все короче. Вода возле лодки пошла волнами, неохотно отпуская свою тайну.
– В-вот, – выдохнул Раск. – Вот он!
Из воды показалась темная фигура, покрытая черным илом, но все же со вполне различимыми контурами. Верхняя часть тела, две руки. Монсон затаил дыхание. Сердце колотилось где-то в горле.
Они нашли его! Нашли малыша Билли!
У него словно гора с плеч свалилась. Смерть Билли – трагедия. Ужасная трагедия, которую поселок не забудет никогда. Но он, во всяком случае, выполнил свою работу. И никто не сможет упрекнуть его.
Тело мало-помалу подняли и оставили висеть над бортом качающейся лодки; ноги фигуры полоскались в воде.
Монсон вдруг уловил какую-то странность. Пропорции совершенно не те. Это не тело маленького мальчика. Скорее – взрослого человека. Или некоего подобия человека. Голова – мешок, рук нет. Из прорванного комбинезона тут и там торчала набивка.
– Пугало! – крикнул один из спасателей. – Пугало, мать его!
Глава 9
Коробка стояла на верхней полке в чулане с одеждой, и, чтобы дотянуться, Веронике пришлось встать на табуретку. Толстый, как мех, слой пыли лежал на крышке, и когда Вероника потянула коробку к себе, облако пыли – а еще, конечно, полбутылки вина, которое она выпила, чтобы собраться с духом, – чуть не повалили ее на пол.
Вероника поставила коробку на журнальный столик и несколько минут сидела неподвижно, глядя на нее. Красное вино помогало побороть внутренний холод, и она выпила еще немного, прежде чем решилась поднять крышку.
Сверху лежали пожелтевшие газетные вырезки, перехваченные резинкой. Заголовки и крупная зернь фотографий заставили сосульку в ее груди пронзить тепло красного вина.
«Кто похитил маленького Билли? Загадка, которая и пятнадцать лет спустя мучит весь поселок».
Вероника налила себе еще вина и выпила почти весь бокал. Тепло вернулось. Вырезка датирована летом 1998 года. Значит, в последний раз она открывала коробку пять лет назад. Пять лет прошло с тех пор, как она пополнила личную коллекцию горя. Должно быть, это произошло сразу после переезда. До того, как она начала работать психотерапевтом. Задолго до Леона.
Конечно, ей стоило бы выбросить все эти вырезки, а не тащить их сюда, чтобы спрятать в чулане. Ее терапевт наверняка сумел бы объяснить, какой именно психологический механизм не дал ей этого сделать, но хоть они, пока Вероника была на больничном, и встречались дважды в неделю, она так и не рассказала ему про Билли. Она ни с кем не говорила о Билли. Держала его и маму скрытыми подо льдом и верила, что находится в безопасности.
Вероника отложила шуршащие вырезки в сторону, не читая. Под ними обнаружился коричневый конверт. Она залпом допила то, что оставалось в бокале. Подождала, пока вино смягчит окружающее, и открыла конверт.
Первый снимок сделал местный фотограф; на фотографии был ее младший брат. Билли, принаряженный, сидел на старинном белом стуле. Светлые волосы, любопытные голубые глаза, курносый носик. Билли смеялся в камеру – наверное, фотограф скорчил потешную гримасу. Ниже в коробке были снимки самой Вероники и Маттиаса, сделанные примерно в том же возрасте. Тот же стул, тот же буро-серый фон за спиной, тот же беспечный смех. Вероника перевернула фотографию братика. На обороте стояла дата – третье февраля 1982 года, полтора года до исчезновения.