ТОМАС. Я не хочу работать в банке. Я ненавижу банк.
КАРОЛИН. Нет у тебя ненависти к банку. С чего тебе ненавидеть банк?
ТОМАС. Войну устроили банки.
КАРОЛИН. Не глупи. Банки войну не устраивают. Банки наживаются на войне. Банк всего лишь дом с деньгами. Как церковь. Только святости побольше. Я замечаю, что моешься ты нечасто. Вкуса я совсем не чувствую, но нос запахи немного улавливает. Принимать ванну давно у же можно. Ее вычистили и продезинфицировали. И пол я отдраила в прямом смысле этого слова. На нем можно есть, такой он чистый. Разве что немного пахнет отбеливателем. Тебе обязательно надо помыться. Ты пахнешь, как барсучья нора. Твоя сестра тоже не заходит в ванную комнату. Споласкивается в кухонной раковине после того, как все ложатся спать. Не знаю, где она справляет нужду, что малую, что большую. Может, на кладбище, как бродячая кошка. Если ты хочешь получить работу в банке, от тебя должно хорошо пахнуть. Сам банк воняет жадностью, но тамошние работники должны пахнуть, как весенний луг.
ТОМАС. Не пойду я в банк. Лучше буду работать в поле.
КАРОЛИН. В поле? Что ты собираешься делать в поле? В каком поле?
ТОМАС. Я буду скирдовать сено.
КАРОЛИН. Ты не хочешь скирдовать сено. От сена ты будешь чесаться. Мы нанимаем бедняков, чтобы они делали это для нас. Фермеров и им подобных.
ТОМАС. Я должен делать что-то руками. Что угодно, кроме убийства. С убийствами я завязал. Больше никаких убийств.
КАРОЛИН. Хорошо. Расслабься. Может, тебе лучше отдыхать, пока ты окончательно не поправишься. Но что тебе надо прекратить, так это отираться на кладбище со своей сестрой. Я должна сказать тебе, Томас, пусть я и сожалею, что мне приходится такое говорить, но я думаю, она сходит с ума, как и Дженна. Может, безумие – это наследственное. Со мной как раз все в порядке. Должно быть, им оно передалось от отца. Он же из греков. Вероятно, они все безумные. Не зря их цивилизация рухнула. Слава Богу, я – нормальная. Кто-то в семье должен быть голосом разума. (Смотрит вверх). Кто там? Опять летучие мыши? Прочь отсюда! Прочь! (Успокаиваясь). Извини. Досаждают меня летучие мыши. Или просто мыши. Пищат и пищат. Это так нервирует. Томас, ты любишь свою мать, так?
ТОМАС. Я не могу спать.
КАРОЛИН. Это понятно, но ты любишь свою мать?
ТОМАС. Я просто смотрю в потолок и стараюсь ни о чем не думать.
КАРОЛИН. Приятно осознавать, что мои дети на моей стороне. За исключением, разумеется, той, что убила твоего отца ножницами. Прижмись ко мне, почувствуй, что ты в моем гнездышке. Как яйца. Как кладка яиц. Я согрею тебя, как инкубатор.
ТОМАС. Все хорошее представляется мне нереальным. В отличие от ужасного, которое я пытаюсь вышвырнуть из головы и не могу. Такое ощущение, будто что-то выедает мою голову изнутри.
КАРОЛИН. Об этом не волнуйся, дорогой. Я ничему не позволю тебя съесть. Скорее, полакомлюсь тобой сама. Помнишь игру, в которую мы играли, когда ты был маленьким мальчиком? Я начинала с твоих ног, а потом поднималась все выше. Ты так смеялся, что начинал плакать, потом кашлять и задыхаться, мне приходилось переворачивать тебя головой вниз и трясти, а заканчивалось все тем, что ты дул в штаны. Ты это помнишь?