Они улыбнулись дочери, которая ответила трепетной улыбкой, несмотря на то, что Братья окружили ее.
– Адель Люсинда Старквезер.-
Это был голос первого Безмолвного Брата, Брата Симона.
– Теперь ты в возрасте. Настало время нанесения первой Метки Ангела. Известно ли тебе о чести, которой ты удостоена, отдашь ли все силы, чтоб быть достойной ее?-
Адель послушно кивнула.
– Да.
– Принимаешь ли ты эти метки Ангела, которые навечно останутся на твоем теле, напоминая о твоем долге перед Ангелом, твоей священной миссии в этом мире?-
Она еще раз послушно кивнула.
Сердце Алозиуса наполнилось гордостью.
– Я принимаю их, – сказала она.
– Тогда мы начнем.-
Стило вспыхнуло в длинной белой руке безмолвного брата.
Он взял дрожащую руку Адель, прикоснулся кончиком стило к ее коже и начал нанесение.
Черные линии потянулись от кончика стило, а Адель пришла в изумлении от того, как символ Силы сформировался на бледной внутренней поверхности руки, изысканному узору линий, пересекающихся друг с другом, с ее венами, охватывающий ее руку.
Ее тело напряглось, зубы впились в нижнюю губу.
Ее глаза сверкнули в сторону Алозия, и он пригляделся к тому, что он в них увидел.
Боль. Это было нормально чувствовать некоторую боль при наложении меток, но то что он увидел в глазах Адель – было агонией.
Алозиус дернулся вперед, и стул, на котором он сидел, отлетел назад.
– Стойте! – закричал он, но было уже поздно. Руна была закончена.
Безмолвный Брат отступил и пригляделся.
На стило была кровь.
Адель захныкала, помня о наставлении дедушки не плакать – но затем ее кровавая, рваная кожа начала отходить от костей, в месте под руной кожа начала чернеть и жечься, она уже не могла сдерживаться, она откинула голову и начала кричать, кричать…
Лондон, 1873.
– Уилл? – Шарлотта Фейрчайлд обнаружила двери тренажерной комнаты института открытыми. – Уилл, ты здесь?
Единственным ответом было приглушенное ворчание. Дверь полностью распахнулась, открывая вид на широкую комнату с высоким потолком.
Шарлотта сама тренировалась здесь, пока росла, и она знала каждую основу половиц, старую щель, закрашенную на северной стене, плавное квадратное окно, настолько старое, что основание было толще, чем вершина. В центре комнаты стоял Уилл Херондейл, в его правой руке был нож.
Он повернул голову, чтобы посмотреть на Шарлотту, и она опять подумала, каким же странным он был ребенком – в двенадцать лет и уже едва ли ребенок. Он был очень симпатичным мальчиком, с густыми черными волосами, волнистыми в местах, где они касались воротника – теперь же мокрые от пота и прилипшие ко лбу. Когда он впервые появился в Институте, он был весьма загорелым – от деревенского воздуха и солнца, хотя за шесть месяцев городской жизни этот цвет поблек, и на его скулах стал проявляться румянец. Его глаза были необычайно ярко – синими. Однажды он станет весьма красивым мужчиной, если, конечно, не будет оставаться таким же хмурым, что, несомненно, портит его лицо.
– Что случилось, Шарлотта? – спросил он надломленным голосом.
Он по-прежнему говорил с легким валлийским акцентом, округляя гласные, что звучало бы очаровательно, если бы его тон был не таким кислым. Он провел рукавом по лбу, в то время как она была на полпути от двери и остановилась.
– Я ищу тебя уже несколько часов, – сухо произнесла она, но это не произвело впечатления на Уилла.
На него ничего не производило впечатления, когда он был в таком настроении, а он был в таком настроении почти всегда.
– Ты помнишь, о чем я говорила тебе вчера? О том, что мы сегодня встречаем новичка?
– А, вспомнил.