Наконец, я признателен родителям моей жены Апарне и Прахладу Бас за то, что они поощряли мой интерес к Индии и щедро делились своими идеями и опытом. Апарна историк и много лет проработала профессором Делийского университета. Прахлад был и остается высокопоставленным чиновником в Нью-Дели. Мало кому из иностранных корреспондентов (или зятьев) удавалось получить подобного рода помощь. Еще я хочу поблагодарить своих родителей, Роуз и Ричарда, которые проявили подлинный героизм, читая все, что выходило из-под моего пера, включая – как выяснилось со временем – мои дневники подросткового возраста, на которых я ясно написал: «НЕ ЧИТАТЬ». Их безоговорочная поддержка – одна из причин того, что я занимаюсь тем, чем хочу. Отчасти эта книга посвящена им. А отчасти она посвящена моей жене Прийе, чья любовь ко мне за время моей работы над этой книгой ни разу не поколебалась и чье терпение лопнуло всего пару раз, когда я повел себя чересчур эксцентрично. Она не во всем согласна со мной, зато споры с ней помогли прояснить и обогатить мои идеи. Она моя жертва и мой сообщник. К тому же Прийя и сама была одной из причин, побудивших меня написать эту книгу.
Введение
Западный наблюдатель воспринимает нашу цивилизацию как сплошную метафизику, подобно тому как глухой видит только движение пальцев пианиста, но не слышит музыки.
Рабиндранат Тагор, лауреат Нобелевской премии по литературе и, наверное, величайший поэт Индии. 1913 г.
Я жил в Индии уже более четырех лет, когда встретил Андре, шестидесятитрехлетнего француза с седеющей гривой волос и страстью к ведической философии.
Было чувство, будто мы встречались до этого много раз. Я ненадолго приехал в Ауровиль, город на юге Индии, основанный в 1968 г. девяностолетней француженкой Мирой Альфасса, которую все называли Матерью. Она назвала город в честь Шри Ауробиндо, одного из самых знаменитых духовных вождей Индии, чья жизнь – от студенческих лет в Кембридже до периода подпольной борьбы с британским колониальным владычеством и, наконец, превращения в мудреца-учителя в чарующем уголке полуострова Индостан – сама по себе заслуживает отдельной книги, а то и двух. Мать, рассказал мне Андре, «покинула свое тело» в 1973 г., через 23 года после ухода Шри Ауробиндо, но, к счастью для пытливого француза, это произошло через несколько месяцев после того, как он добрался до Ауровиля.
С тех пор как Андре перебрался в Ауровиль, город – на самом деле всего лишь большой ашрам – разросся и стал прибежищем для нескольких тысяч людей западного происхождения, вроде моего француза, поглощенных поиском эликсира индийской философии. Большинство их верит, как и Андре, что Индия – страна особая. Она обладает уникальной моральной и духовной силой. Индия, говорил Андре, ключ к выживанию человечества.
Я приехал в Ауровиль, чтобы выяснить, что питает подобную веру в Индию. «Когда живешь на Западе, в Европе, чувствуешь себя полностью потерянным, – говорил Андре, любезно пригласивший меня в свой просторный, чисто побеленный дом. Мы прихлебывали сок гибискуса. – На Западе нужно принадлежать к обществу и следовать определенным правилам. Предполагается, что у тебя дом, карьера, и вся жизнь нацелена на деньги. Индия другая. Индия – уникальная страна, – подчеркнул он, и его поддержали все присутствующие. – Без Индии мир обречен прозябать в нищете материализма».
Андре родился в годы Второй мировой войны и вначале жил как все, не считая того, что ему пришлось отслужить по призыву солдатом в Алжире во время массовых выступлений против французского правления. Однажды в Париже он услышал о конференции, посвященной Ауровилю. К тому времени он был знаком с «Бхагавадгитой» – вероятно, самым популярным индуистским текстом, – и у него имелось кое-какое представление о том, из чего состоит индийская философия. Вскоре после этого он уехал в Индию. До этого момента рассказ Андре был простым и понятым. Но он не объяснил, что именно привлекло его к «Бхагавадгите» и к Индии. «Для меня-то это ясно. Не знаю, что тут непонятного, – возразил Андре без раздражения. – Индия обладает многотысячелетним опытом гармонизации различий и проникновения в единую основу всего сущего. В других странах нет того самого важного, что есть в Индии, и ясно, что за всей пестротой и многообразием жизни стоит духовная реальность, называемая гармонией». У меня, должно быть, был озадаченный вид, потому что Андре счел необходимым подкрепить свою мысль. «Человечество сейчас переживает глобальный кризис, выход из которого может найти только Индия, указав путь к надсознательному существованию (supraconsciousness), объяснив путь перевоплощения и гармонии всего сущего, – пояснил он. – Ни одна страна не приняла бы Ауровиль. Он просто не выжил бы на Западе – там его превратили бы в культ».
Мать хотела, чтобы Ауровиль был чем-то большим, нежели просто культ. Но из всех агиографических описаний ее жизни нельзя понять, какова же она была. О ее жизни рассказывают истории, по невнятице сопоставимые с дельфийскими пророчествами. Родившаяся в Париже в 1878 г. в семье отца-турка и матери-египтянки, Мира Альфаса уже ребенком выказывала склонность к «единству с природой». Не похожая на других детей, она обладала способностью видеть происходящее далеко от нее. Она также могла «разговаривать с духами и существами из потустороннего мира»[1]. Смолоду Альфаса принялась без устали путешествовать по разным странам с разнообразными культурами в поиске ключа к пониманию сущности человеческого бытия. В 1916 г. она, наконец, добралась до Индии и встретилась со Шри Ауробиндо, который и дал ответы на ее вопросы. Вместе они создали новое духовное движение, перед которым ставилась задача донести до людей весть о том, что Индия укажет человечеству путь к более высокому уровню сознания – к «супраментализму», по их выражению. В Индии были и другие аналогичные движения, а также личности, подобные Матери. Но ашрам Ауробиндо пустил более глубокие корни.
До встречи с Андре я посетил Матримандир (Храм Матери) – расположенный на возвышении огромный шар диаметром около пятидесяти метров, покрытый золотистыми дисками, похожими на лепестки цветов. Это было необычное зрелище, наводящее на мысли о космическом корабле, изготовленном в Голливуде и приземлившемся в тропиках. На обширном пространстве вокруг храма вы всегда обнаружите два-три десятка человек, которые, укрывшись в тени гигантского баньяна, занимаются йогой на почтительном удалении друг от друга. Большинство из них белые, там могут быть даже один-два человека из Лос-Анджелеса. Две-три тысячи обитателей Ауровиля, съехавшиеся сюда со всего мира, в основном ведут тот же образ жизни, что и Андре. В местном телефонном справочнике множество имен приезжих из России, Южной Кореи, Латинской Америки, Японии и Европы. Мой гид Маноб Тагор, тихий и учтивый бенгалец, исключительно приятный в общении, сообщил, что индийцев здесь куда меньше, чем кажется при перелистывании телефонной книги, потому что многие выходцы с Запада приняли индийские имена. Маноб рассказал, что в детстве его водили посмотреть на Мать. «Она всегда казалась очень спокойной, и мне тоже становилось спокойно, – сказал он. – Это запомнилось больше всего».
Андре спросил, кто я и о чем будут мои вопросы. Я сказал, что я британский журналист, живу в Индии уже несколько лет, а моя жена Прийя родом из Индии. Я хотел понять, почему эта страна столь притягательна для множества иностранцев, чего сам я не чувствую вовсе. Я не сказал ему, что, на мой взгляд, Индия слишком долго изнывает под бременем духовного величия, которое ей столетиями навязывали люди Запада, а индусы, привыкнув к этому, теперь отправляют этот товар назад – с бантиком наверху. Веками, а особенно в период английского колониального правления и после него, многие индийцы привыкли считать, что Индия – единственная метафизическая цивилизация. Для большинства из них такое мнение о самих себе куда предпочтительней того, как их воспринимали многие колониальные правители, пусть и не все. Лорд Маколей, составивший первый в истории Индии уголовный кодекс, с презрением писал, что вся индийская философия и литература не стоят одной полки западных книг. Уинстон Черчилль (и не он один) выражался еще обиднее: Индия – это «скотская страна со скотской религией», и «называть Индию „страной” все равно, что называть „страной” экватор»[2].