Ольга Пустошинская
Лёшенька. Часть первая
Часть первая
Сирота
Полинка давно спала, завернувшись с куклой в лоскутное одеяло, а у Яшки сна ни в одном глазу. Затаился на печи, изо всей мочи вслушиваясь в разговор.
– Не дело ты выдумала, Вера, – голос у отца был глухой и сердитый, – жить как будем? Муки в ларе только до весны хватит.
– Что будет, то и подам на стол. Где двое, там и третьему ложка супу найдётся, – упрямо ответила мамка, и Яшка будто воочию увидел её нахмуренный лоб и сжатые губы. Если она что-то решила – нипочём не переубедишь.
Второй год шла война, досыта не ели уже давно. Мать добавляла в квашню мятую картошку – экономила муку, супы постные варила. Хорошо, что была корова-кормилица, без неё хоть околевай.
– Да было бы что подать! – откашлялся отец. – В городе приют есть, должны взять сиротку: отец на войне сгинул, мать померла.
– Я не могу… Я сестрице Софье обещалась не бросать Лёшеньку, родная же кровь… Господи, Егор, да ты бы видел его, мальчонка чудесный, как ангелок!
– Своих ангелков двое, – проворчал отец. Помолчал, свернул и закурил самокрутку. – Ладно, возьмём, а там видно будет… У соседки, говоришь, он?
– У соседки! – обрадовалась мать. – Я лошадь у Ульяна попрошу, вещи надобно перевезти.
На другой день они уехали в Андреевку, оставив старшего Яшку присматривать за сестрёнкой.
Полинка сидела возле замёрзшего окошка, рисовала пальчиком узоры на стекле и напевала какую-то песенку без слов.
– А какой он, этот братик? – обернулась она.
– Весной тётя Софья с ним приходила, помнишь?
– А, помню. Он маленький, драться не будет, – успокоилась Полинка, – я ему свою куклу дам поиграть.
– Вот дурища! Нужна ему твоя кукла! Я ему ножик подарю и кинжал деревянный, который мы с Ванькой вырезали. Ты посиди тут, эге? А я на минуточку к Ванятке сбегаю. Никуда не уходи, а то меня мамка прибьёт.
– Эге, посижу… А сахарку дашь?
– Останный кусочек! – возмутился Яшка, напяливая тулупчик. – Ладно, обжора, дам сахарку.
…Стало смеркаться. Полинка грызла сахар, устроившись на подоконнике.
– Не едут. Мамка сказала, чтобы не ждали, ужинали и спать ложились, – вздохнул Яшка.
Вынул из суднавки ржаной хлеб, разлил по тарелкам щи, достал из ящика обкусанные деревянные ложки. Тут послышался скрип полозьев, стук калитки и приглушённые голоса.
– Приехали, приехали! – запищала Полинка.
Впустив с собой холод, в избу зашёл отец, а следом мать. На руках она держала завёрнутого в тулуп мальчика.
– Приехали, Лёшенька.
Лёша глубоко вздохнул и открыл глаза.
– Мама… – позвал он, – где мама?
– Я теперь твоя мама, Лёшенька, – сказала мать и вытерла слезинку. – А это твой братик и сестричка, помнишь Яшу и Полю?
– Помню… А где Зайка?
– Тут твоя Зайка. Пригрелась у меня за пазухой, не шебаршилась даже, – усмехнулся отец, расстёгивая тулуп. – Получай своё сокровище!
Пушистая белая кошка очутилась на полу, потянулась, фыркнула и принялась обнюхивать углы.
– Пришлось взять, без кошки и ехать не хотел. Ничего, ей тут работа найдётся, мышей нынче много, – улыбнулась мать. – Давайте ужинать и спать, уморились за день…
***
Ещё во сне Яшка почувствовал дразнящий запах сочней с творогом. Протёр сонные глаза, свесил лохматую голову с печки: на столе тоненько посвистывал самовар, а на большом блюде красовались румяные сочни. Ого, да сегодня у них с Полей и Лёшкой будет царский завтрак!
Смеясь и толкая друг дружку, они наскоро умылись у рукомойника – и скорее к столу!
– Как с иконы личико, Матерь Божья… – Мать протянула руку и пригладила Лёше светлые кудри.
Тот поднял от чашки глаза. Что-то трогательное и чистое было в его лице, умных светло-карих глазёнках, скорбно сложенных губах.
– Кушай, кушай, это я так, – спохватилась мать. – Сестрице Софьюшке спасибо, мучицу всю велела забрать. Ещё сказывала, три мешка ржи в сенях стояли, а я не нашла!
– Бабка Клава унесла, – сказал Лёша.
– Как унесла? А ты видел, Лёшенька?
– Нет, не видел, мне мама Соня сказала.
Мать с отцом переглянулись. Полинка открыла было рот, но Яшка пнул её ногой под столом, и сестрёнка смолчала.
– Когда она сказала? – осторожно спросила мать.
– Сейчас.
– Матерь Божья! Как же она могла сказать, Лёшенька? Софьюшка теперь на небе.
– Мама сказала, что не оставит меня и что всегда будет рядом. И чтобы маму Веру я любил и слушался. И что рожь бабка Клава унесла ночью… Мама, можно Зайке молочка?
– Как рука поднялась у сироты кусок хлеба отнять? Тьфу! – сплюнул отец.
Мать вздохнула:
– Что теперича говорить? Не помрём… Яша, в школу опоздаешь – учитель заругает.
– Не заругает, он добрый! Не опоздаю! – отозвался Яшка, но всё же стал торопливо натягивать школьную рубашку.
***
Хлеб в ларе быстро заканчивался. За обедом хлебали мучную болтушку, сдобренную малой толикой постного масла, отец с матерью отрезали себе почти прозрачные ломти ржаного хлеба, оставляя куски потолще детям. Отец хмурился и двигал бровями – это означало, что мысли у него были невесёлые.
Однажды Лёша возился с Зайкой, неожиданно бросил игру, с кряхтеньем натянул валенки и снял с гвоздя шубейку.
Мать чистила у печи картошку, увидела и заволновалась:
– Лёшенька, ты куда?
– Надо-тка. Мама Соня велела.
– Господи! Полинка, дочка, скорее беги за ним, не пускай одного… мал ещё!
Полинку два раза просить не надо, она мигом оделась и выскочила за порог.
– Лёшка, постой! Мамка не велела одному ходить! Да погоди, дай платок завязать!
– Мама Соня сказала, что надо торопиться, – серьёзно ответил Лёша.
– Да куда ты идёшь-то?
– На дорогу. Мама велела идти и ждать.
Они пошли вместе. Полинка вслух недоумевала: ну что им делать на дороге? Пусто там, редко какая лошадёнка проедет, только нищие с котомками ходят, мастеровые да солдаты с тощими вещевыми мешками. Но едва договорила, как послышался скрип полозьев, и на дороге показалась запряжённая в сани заиндевевшая лошадь. Незнакомый возница скользнул по Полине и Лёше равнодушным взглядом и уткнул нос в воротник.
Вдруг какой-то пакет выпал из саней, полозья поддели его, и кулёк покатился в занесённую снегом канаву.
– Что-то упало, – сказала Поля и прыгнула туда, где темнела пробоина, провалилась в рыхлый снег по пояс. Голыми стылыми руками нащупала куль, с трудом вытащила его на дорогу.
– Это овсяная мука, – определила Полинка, лизнув ладонь, – да тяжёлый какой кулёк… фунтов пять, а может, и десять.
– Остановим того дяденьку?
– Эва! Он далеко уже, не видать. Пойдём домой, а то мамка волнуется!
Вечером они угощались сытным овсяным киселём, который мамка заварила кипятком из самовара. Кисель сдобрили коровьим маслом, посолили и ели ложками, а Полина десятый раз рассказывала, как кулёк с мукой с воза свалился. Мать ахала, поминала Царицу Небесную и сестрицу Софьюшку.
После сытного ужина у Лёши стали слипаться глаза, его уложили спать на кровати за тёсовой перегородкой. Яшка с Полей устроились на лежанке. Толкали друг друга, споря, кто занял больше места, потом затихли.
Вера перемыла посуду, заглянула в квашню и обмяла тесто; затеплила лампадку у икон, накрытых длинным вышитым полотенцем. И вдруг услышала шорох и голоса за перегородкой.
– Лёшенька, не спишь? Водицы принести?
Она заглянула в спальню и обомлела. На кровати сидела покойная сестра Софья в голубом подвенечном платье, в котором её схоронили. Красивая, будто светящаяся, она гладила Лёшеньку по голове, целовала и тётёшкала, как младенца. А кошка Зайка, недотрога такая, топталась рядом, тёрлась о ноги и урчала.
– Спасибо за Лёшеньку, сестрица Верочка, – проговорила Софья, – лучшей матери для него и не сыщешь. Сердце моё спокойно.
Оцепенение спало, и страх у Веры пропал.
– Я же обещалась, Софьюшка.
– Отец Лёши скоро весточку пришлёт. Он любит сына, но лучше Лёшеньке с тобой жить. Костя ветреный: вернётся и сразу женится, другие детки народятся… Пускай Лёша с тобой живёт, только тогда я спокойна за него буду.