Несколько слов о терминологии. Определение «оруэллианский» имеет два противоположных значения. Это то, что имеет отношение к стилю и ценностям писателя Оруэлла, а также события и положение дел в современном мире, угрожающие этим ценностям. Во избежание неправильных толкований я буду использовать определение только во втором значении, а для первого значения буду использовать фразу «в стиле Оруэлла» (Orwell-like). Кроме того, я буду использовать британское написание названия романа «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый», а не «1984» (числовое обозначение названия романа будет использовано только в цитатах других людей). Мне кажется, что буквенное написание выглядит и воспринимается серьезнее.
«Успех Оруэлла объясняется тем, что он писал правильные книги в правильное время»
5
Прекрасно понимая, что Оруэлл очень внимательно относился к тому, чем делиться с широкой публикой, я читал некоторые его тексты не без чувства вины. Писатель был бы в ужасе от повторной публикации большинства своих журналистских работ, не говоря уже о личной переписке. Тем не менее практически все эти материалы стоят того, чтобы с ними ознакомиться. Даже когда он был болен, чувствовал, что устал от работы, отчаянно стремился писать что-то другое, Оруэлл постоянно обдумывал проблемы, многие из которых затронул в своем самом известном романе. Он отказывался подчиняться идеологии или какой угодно линии партии, и даже тогда, когда оказывался неправ (что случалось довольно часто), он был неправ совершенно искренне. Оруэлл обладал тем, что Чарльз Диккенс называл «свободным умом»
6
Школьный друг Оруэлла Сирил Коннолли вспоминал, что в нем «что-то светилось, отчего хотелось, чтобы ты нравился ему чуточку больше»
7
Оруэллу казалось, что он живет в проклятую эпоху. Он мечтал о другой жизни, в которой мог бы посвятить себя садоводству и написанию художественной литературы, а не о том, чтобы находиться в ситуации, «заставившей стать автором памфлетов»
8
9
Я хочу, чтобы у читателя сложилось четкое представление о том, каким было отношение Оруэлла к важнейшим проблемам своего времени, как и почему это отношение менялось. Я не собираюсь гипотетически рассуждать о том, как мог бы Оруэлл отнестись, скажем, к Брекситу. Подобные умозрительные рассуждения можно, конечно, было бы подкрепить определенными цитатами, но такой подход мне не близок. Помнится, что в 1993 году премьер-министр от консерваторов Джон Мейджор процитировал строчку из Оруэлла: «Старые девы едут на велосипедах к святому причастию в утреннем осеннем тумане»
10
InfoWarsСоциалисты, консерваторы, анархисты, либералы, католики и либертарианцы самых разных мастей утверждали, что роман отражает их ценности и взгляды, а Милан Кундера считал, что произведение Оруэлла является «политической мыслью, замаскированной под роман»
11
Сам я впервые прочитал роман в подростковом возрасте, проживая в южной части Лондона. Как говорил сам Оруэлл, книги, которые мы читаем в молодости, остаются с нами навсегда. Роман впечатлил меня. Но надо иметь в виду то, что дело происходило в 1990 году, когда было очевидно, что коммунизм и апартеид уходят с исторической сцены, положение дел в мире не казалось таким уж оруэллианским, а общее настроение было позитивным. Даже после терактов 11 сентября в США актуальность романа не сильно выросла, его цитировали в контексте политического языка, СМИ или слежки за гражданами, но не для описания ситуации в целом. Демократия шагала по планете, и большинство людей считало, что интернет – это что-то исключительно положительное.
Однако пока я планировал написание этой книги и работал над ней, ситуация изменилась. Люди с тревогой начали вспоминать политические события 1970-х и, что гораздо хуже, 1930-х. В книжных магазинах появились издания с названиями «Как кончается демократия, предупреждение о фашизме», «Дорога в несвободу» и «Смерть правды», в которых обильно цитировали Оруэлла
12
13
14
15
«Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» стал первым полноценным романом-антиутопией, написанным с пониманием того, что антиутопия является совершенно реальной. Эту антиутопию уже создали в Германии и СССР продолжал создавать в странах Восточной Европы, в которых одни люди заставили других жить и умирать за железным занавесом. Сейчас эти режимы исчезли, но роман Оруэлла продолжает напоминать нам о самых страшных кошмарах, форма и содержание которых могут постоянно меняться. «Для меня это греческий миф. Бери его и делай с ним все что хочешь, чтобы исследовать самого себя»
16
17
18
То, что в наше время роман не потерял своей актуальности, можно воспринимать как обвинение и политиков, и граждан. Этот роман является предупреждением, а также напоминанием о неприятных уроках, о которых мы, кажется, позабыли после смерти писателя, в особенности тех, которые говорят о том, какой слабой может быть правда по сравнению с властью. Я не буду утверждать, что роман является как никогда актуальным, но, черт побери, он гораздо более актуальный, чем нам могло бы хотеться.
Надеясь, что мой рассказ не слишком искажает действительность, я все же убежден, что, описывая такие события, никто не может оставаться совершенно объективным.
Часть I
1
История остановилась
Мы живем в мире, в котором никто не является свободным, практически никто не чувствует себя в безопасности, в котором почти невозможно быть честным и остаться в живых
1
. Оруэлл, «Фунты лиха в Париже и Лондоне», 1937
Незадолго до Рождества 1936 года Джордж Оруэлл вошел в здание лондонской редакции The New English Weekly. Он был одет, словно отправляется в путешествие, и в руке у него был тяжелый чемодан. Оруэлл заявил: «Я отправляюсь в Испанию»
2
– Зачем? – удивился слегка пижонского вида француз Филип Майре, он же редактор издания.
– Кто-то же должен остановить фашизм, – последовал ответ.
Кем был этот стоявший в кабинете Майре тридцатитрехлетний человек? Какое впечатление он производил? Он был 192 сантиметров ростом и носил обувь 45-го размера. У него были крупные выразительные руки. Казалось, что его руки и ноги были приклеены к телу, и складывалось ощущение того, что он не очень хорошо понимал, что с ними делать и куда деть. Лицо его было бледным, худым и казалось слишком рано состарившимся. Вокруг рта легли настолько глубокие морщины, что казалось, будто он долго и благородно страдал, и из-за них друзья зачастую сравнивали его с Дон Кихотом или святым с картины Эль Греко. У Оруэлла были светло-голубые глаза, светившиеся умом и состраданием. На его губах часто появлялась ироническая улыбка, и иногда он разражался громким смехом. Волосы на голове торчали, словно на щетке из щетины. Одежда на нем была поношенная. Казалось, что она висит, как на вешалке. Аккуратной была лишь тонкая линия подстриженных усиков. От него пахло жженным табаком и, по утверждению некоторых, сложно определимым запахом болезни. Говорил он сухо, хрипло и монотонно, старался избегать акцента и выговора представителей высшего класса, но в его речи слышались неистребимые нотки человека, который получил образование в Итонском колледже. При первом знакомстве он производил впечатление отстраненной персоны, этакий сухой и педантичный чудак. Те, кому довелось узнать его ближе, вскоре говорили, что, несмотря на свою внутреннюю сдержанность, он был человеком щедрым и с хорошим чувством юмора. Он твердо верил в то, что надо много работать и скромно отдыхать. Оруэлл незадолго до этого женился на умнице и выпускнице Оксфорда Эйлин О’Шонесси. Он интересовался политикой, но не был приверженцем той или иной идеологии. За плечами у него был большой жизненный опыт, ему пришлось много путешествовать, и он говорил по-французски.