Потом, зимой, увидев Ханса в конюшне, где он ловко вплетал ленту в хвост какой-то лошадки, я спросила его про Ольгу. О том, что с ней произошло. По его лицу пробежала тень. Подходя ко мне, он снова и снова тер ладонью грудь там, где находится сердце, как будто таким образом мог соединить его осколки. Он и по сей день то и дело трет левую сторону груди. Некоторые девушки насмехаются над ним из – за этих непро – извольных движений, из-за постоянного звука трения о ткань, но мне всегда было жаль его.
– Значит, не судьба, – прошептал он.
– А с тобой все будет хорошо? – спросила я.
– Теперь я стану оберегать тебя, – ответил он, и в голосе его прозвучал намек на улыбку.
И с тех пор он меня оберегал.
С тех пор на площади он всегда вставал передо мной, загораживая от моих глаз наиболее жестокие из производимых экзекуций; он раз за разом помогал мне тайком пробираться в амбар, где мужчины собирались в День невест, чтобы я могла за ними понаблюдать; он даже предупреждал меня о том, в какое время стражники делают обход, чтобы я могла не попадаться им на глаза. Если не считать Майкла и девушки из снов, Ханс был моим единственным другом.
– Тебе страшно? – спрашивает он.
Слыша его голос, я удивляюсь. Обычно он не осмеливается заговаривать со мной на людях. Но совсем скоро мне предстоит покинуть родные места.
– А что, должно быть страшно? – спрашиваю я.
Он открывает рот, готовясь что-то сказать, но тут я чувствую, как кто-то дергает меня за платье. Я быстро разворачиваюсь, готовая отругать Томми Пирсона или любого другого, кому хватило наглости дотронуться до меня, но вижу двух моих младших сестер, Клару и Пенни.
– Думаю, мне лучше не знать, в какую историю вы влипли, – бубню я, подавляя смех.
– Ты должна нам помочь, – говорит Пенни, слизывая с пальцев какую-то липкую жидкость. Я узнаю запах – это сладкий кленовый сок. – Мы должны были забрать из аптеки сверток для отца… но…
– Нас перехватили, когда мы туда шли, – выручает сестру Клара, улыбаясь своей наглой улыбкой. – Пожалуйста, забери его вместо нас, чтобы мы могли помыться, пока матушка не пришла домой.
– Ну, пожалуйста, пожалуйста, – опять начинает Пенни. – Ты же наша любимая сестра. Сделай одно маленькое одолжение, ведь скоро мы расстанемся на целый год!
Когда я прихожу в себя, Ханс уже уходит в конюшню. Мне хотелось попрощаться с ним, но полагаю, прощания даются ему тяжелее, чем остальным.
– Хорошо, – говорю я, чтобы прекратить их нытье. – Но вам лучше поспешить. Матушка сегодня не в духе.
Сестры убегают, смеясь и толкаясь, и мне хочется сказать им, чтобы они наслаждались своей беззаботной жизнью, пока можно, пока ей не настал конец. Но они бы все равно ничего не поняли, а мне не хочется портить им последние годы свободы.
Сделав глубокий вдох, я направляюсь в сторону аптеки. Я не заглядывала туда с того жаркого июльского вечера, но сейчас мне хочется снова посмотреть в лицо жуткой правде – дабы напомнить себе о том, где могу оказаться, если не буду осторожной. Открывая дверь аптеки, я слышу, как звенит колокольчик, и от этого звука меня бросает в дрожь.
– Тирни, какой приятный сюрприз, – говорит отец Майкла и пялится на меня. Когда я не краснею, не начинаю запинаться и не отвожу глаз, мистер Уэлк прочищает горло. – Ты хочешь отнести отцу его покупку? – спрашивает он и, повернувшись к одной из полок, ищет сверток, предназначенный для моего отца, среди нескольких других.
Я гляжу на снадобья и вспоминаю тот вечер.
В тот раз я, как и обычно, тайком вышла из дома, чтобы встретиться с Майклом, но на обратном пути увидела, что в аптеке горят свечи. Подобравшись к самому окну, я обнаружила, как отец Майкла открывает тайник, находящийся за шкафом со снадобьями для роста волос и принадлежностями для бритья. Мое сердце часто и гулко забилось, когда я вдруг увидела, как из тени выходит мой собственный отец и заглядывает в тайник с рядами склянок. Одни из них были заполнены чем-то похожим на кусочки вяленого мяса, в других находилась темно-красная жидкость, но мое внимание привлекли не они. Прижав лоб к оконному стеклу, чтобы видеть лучше, я разглядела в одной из склянок плавающее в жидкости человеческое ухо, покрытое белыми пустулами. И, невольно вскинув руку ко рту, случайно стукнула костяшками по стеклу, что сразу же привлекло внимание обоих мужчин.
Хотя я и уверяла, что ничегошеньки не видела, мистер Уэлк настоял на том, чтобы наказать меня.
– Отсутствие должного уважения – это скользкий путь, – изрек он. Но боль от ударов розгой по заду только еще четче отпечатала в моем мозгу то, что мне пришлось увидеть в том тайнике.
Я никогда никому об этом не говорила – даже Майклу, но я знала – то, что я видела, было останками девушек, убитых беззаконниками, это были кусочки их тел, те самые, которые продают на черном рынке как эликсир молодости и афродизиак.
Мой отец – лекарь, ищущий способы излечения людей от самых страшных болезней, и мне всегда казалось, что он считает черный рынок суеверием, чем-то вроде пережитков Темных веков – а потому я никак не ожидала, что он настолько тщеславен, чтобы что-то там покупать. И ради чего? Ради того, чтобы зачать сына?
То ухо, плававшее в бутылке с раствором, принадлежало чьей-то дочери. Девушке, которую мой отец, возможно, когда-то лечил или гладил по голове в церкви. Интересно, подумала я тогда, что бы он сделал, если бы в тех склянках оказалась его дочь? Все равно бы захотел поесть моего мяса, выпить мою кровь и высосать мозг из моих костей?
– Да, кстати, чуть не забыл, – говорит мистер Уэлк, суя мне в руки нечто, завернутое в оберточную бумагу. – С Днем невест!
Оторвав взгляд от шкафа, за которым находится тайник, хранящий их грязный секрет, я улыбаюсь ему своей самой обворожительной улыбкой.
Ибо скоро я обрету волшебство, и пусть он молит Бога о том, чтобы я растратила его без остатка, прежде чем вернусь домой.
Глава 5
Слышится звон церковного колокола, и все – мужчины, женщины и дети – спешат на площадь.
– Сейчас еще слишком рано для начала церемонии, – шепчет кто-то.
– Я слыхал, что предстоит казнь, – говорит жене один из мужчин.
– Но сейчас же не полнолуние, – отвечает она.
– Они что, разыскали узурпаторшу? – спрашивает мальчик, дергая мать за юбку.
Я вытягиваю шею, желая разглядеть то, что творится на площади, и, действительно, стражники катят к виселице приставные ступеньки. От лязга металлических колес в венах стынет кровь.
Когда мы собираемся вокруг древа наказаний, я окидываю взглядом толпу, пытаюсь отыскать какой-то намек на то, что нас ждет, но все стоят, словно остолбенев, и неотрывно глядят на тускнеющий свет на холодных стальных ветвях.
Я начинаю гадать: не об этом ли Ханс пытался мне рассказать, не было ли это остережением.
Вперед выходит отец Эдмондс, белые одежды туго обтягивают его пузатое тело.
– Нынче, в наш самый священный день, на рассмотрение совета было представлено дело о волшебстве.
Не знаю, возможно это паранойя, но мне кажется, что взгляд матушки устремляется на меня.
Мои сны. Я с усилием сглатываю и оглядываюсь по сторонам – не слышал ли кто-нибудь, как я сглотнула.
Я ищу глазами Майкла и вижу, что он стоит в передней части толпы. Неужто он донес на меня? Неужто он настолько разозлился, что рассказал совету о девушке из моих снов?
– От имени совета выступит Клинт Уэлк, – говорит отец Эдмондс.
Отец Майкла выходит вперед, и мне кажется, что мое сердце сейчас вырвется из груди. Мои ладони вспотели, во рту пересохло. Должно быть, Пенни и Клара чувствуют, что мне худо, – во всяком случае, они придвигаются чуть ближе, одна справа, другая слева.
Стоя перед нами возле древа наказаний, мистер Уэлк опускает голову, словно молясь, но готова поклясться – я вижу на его лице чуть заметную улыбку.