— Такого не может быть. Я поздно встаю.
— Ну а вдруг? Ведь она прочитает и вся испереживается, ведь так?
— Думаю, да, ведь она меня так нежно любит. Правда она частенько бывала со мной строговата. В детстве она одаривала меня подзатыльниками, а когда я малость повзрослел, она не раз говорила, что лучше будет, если я привяжу кирпич на шею и схожу утоплюсь. И все же она любит своего Бертрама, и уж если она действительно узнает, что меня пристрелили, то несколько дней у нее точно будет мигрень. Но почему ты про это заговорила?
— Ну представляешь, если она узнает, что все это ошибка, а расстреляли кого-то другого: ведь она же обрадуется, так?
— Да она просто подпрыгнет под потолок от счастья.
— Вот именно! Да она на радостях простит тебе все на свете. Все, что ты ни сделаешь — все будет хорошо. Она только рада будет. Так и моя мама — она как узнает, что я за тебя не выхожу — у нее прямо тяжесть с сердца упадет.
Единственно, с чем я мог согласиться, так это что я действительно имею вес в обществе.
— Но ты, надеюсь, потом ей объяснишь?
Мне нужно было обязательно утрясти этот вопрос. Жить с таким объявлением в «Таймс» слишком обязывает.
— Да, через неделю-другую. Не стоит с этим торопиться.
— Ты хочешь, чтобы я тебе подыграл?
— Именно.
— Ну, значит жду твоих указаний. Очевидно я должен буду время от времени тебя поцеловать?
— Нет.
— Отлично. Но как тогда все это будет выглядеть?
— Ты время от времени будешь бросать на меня страстные взгляды.
— Хорошо, я этим займусь. Что ж, я очень рад за тебя и Киппера, или, если уж тебе так хочется, Регги. Лучшего жениха я бы тебе и не мог пожелать.
— Я очень рада, что ты так это воспринял.
— Пустяки.
— Я к тебе очень хорошо отношусь, Берти.
— И я тоже.
— Я ведь не могу выйти замуж за всех сразу.
— Да, это довольно трудоемко. Что ж, теперь, когда мы с тобой все выяснили, пожалуй, пойду предложу тетушке, чтобы объявляла посадку за стол.
— А сколько времени?
— Около пяти.
— Ой, мне надо бежать. Я должна сидеть за хозяйку.
— Ты? Почему?
— Когда твоя тетушка вчера приехала из Лондона, ее ждала телеграмма: ее сын Бонзо заболел там у себя в школе, у него высокая температура, и она скорей к нему уехала. А пока она просила меня быть за хозяйку, но на ближайшие пару дней мне нужно будет исчезнуть. Я должна вернуться к маме. После этого объявления она каждый час шлет мне по телеграмме. Слушай, а что такое «дундук»?
— Не знаю. А что?
— Она так тебя назвала в своей последней телеграмме. Там так было: «Не понимаю, как ты собираешься выходить за этого дундука» Вроде так. Мне кажется, это что-то вроде остолопа, это словечко было в начальных телеграммах.
— Я очень польщен.
— Что ж, дело в шляпе! После тебя Регги покажется ей верхом идеала, и она примет его с распростертыми объятиями.
Издав междометие «кя», Бобби понеслась к дому со скоростью = 40 миль/час. Я шел гораздо медленней, поскольку переваривал пищу — пищу для размышлений. Меня очень удивили ее я бы сказал «прокипперовские» настроения. Мне казалось, я ее хорошо знал. Хоть она и была отъявленной хохмачкой, у нее всегда было полно ухажеров. И она их всех отшивала. И казалось, нужно было быть каким-то совершенно необыкновенным, чтобы подпадать под свод ее требований. Да уж, чтобы пролезть под колючей проволокой взглядов Бобби, нужно быть королем мужчин. И вдруг — она выбирает Киппера Херринга! Копченую селедку!
Не подумайте, будто я что-то имею против старины Киппера.