Всполошились черти.
– Пошел ты от нас прочь, – кричат, – со своим с монастырем. Навязался на нашу голову! Гоните его, братцы! Гоните! Что смотрите!
Да как дадут ему в спину пинка…
Перышком взвился сват Наум и полетел. Сколько летел – неизвестно, куда летел – неведомо… Закрылись у него от страха глаза, и ничего он не видел. Только слышал, как ветер в ушах свистит.
И вдруг, батюшки-светы! Летел будто вверх, а упал вниз. Брякнулся оземь и открыл глаза.
Видит – полная ночь кругом, с неба месяц светит, и стоит он перед теми самыми воротами, откуда днем ушел. Рядом кони дремлют, а свиньи да овцы по всей дороге полегли – конца краю не видать. Ну, он хозяев будить не стал, а дождался утречка. Чуть солнышко встало, заходит в дом и говорит:
– Вот что, хозяева, пришел я к вам не без горя, да и не без радости. Пока мы здесь свадьбу играли, погорел женихов двор. Как есть – погорел, до щепочки. Только и выручил я из пекла, что овец, да свиней, да жениховых коней, да вот старую шапку и золота охапку. Получайте свое!
Потемнел было тесть. «Вот, – думает, – выдал дочку за богача, а он – погорелец. Приведет в дом пару овец да паленую свинью – и взятки гладки».
А как вышел за ворота, да поглядел – сразу и обмяк.
– Зятюшка, дорогой, – говорит, – не горюй, оставайся у меня в доме жить. Мне же и с дочкой расставаться жалко. В тесноте, да не в обиде…
Поклонился зять тестю:
– Твоя воля, батюшка. Останусь. Только я ведь не один. Мой сват мне заместо отца родного, я без него и шагу не ступлю.
– А мы и ему поклонимся, – говорит тесть. – Кланяйся, дочка, проси свата нашим домком не побрезговать.
Молодая кланяется, а молодой еще ниже.
– Оставайся с нами, сват Наум, наставляй нас на ум!
Ну что ж, погордился сват, сколько следует.
«Что вы да что вы!» – говорит. А потом и согласился.
Так и зажили они вместе тихо да мирно – себе и добрым людям на радость, а чертям – нáзло.
Петров день
Вот, говорят, в прежние-то времена Господь часто по земле ходил. Примет какое ни на есть мирское обличие и ходит меж нас, грешных, сердца испытует.
Неспорно, нынче в эдакое плохо верится. А как подумаешь, дак ведь и вера – тоже! Дело темное! Недалеко ходить – было времячко, что люди – вон по железной дороге ездить опасались, картошечку кушать отказывались, табак курить за грех почитали. Верится, ай нет? А ведь было!..
Ну вот, стало быть, соскучился Господь на небесах. Мудреного нет: тоже, поди, человеком был. Какая ни есть, а прилюбилась ему, значит, земля.
Он и говорит апостолу Петру:
– Петр, а Петр, давай-ка мы с тобой, братец, на землю сходим, поглядим, как там да что. Ну! Какое твое мнение?
Апостол Петр отвечает:
– Сходить-то можно, да вот служба как? Мне райские двери сторожить надо.
– А что – двери? Не убегут двери.
– А ключи куда?
– Ключи на гвоздик повесь.
– А возьмет кто?
– Ну, кому тут взять! Народ кругом праведный.
А Петр-апостол сомневается:
– Праведный, праведный! Как соблазну нет, так и праведный. А как найдет искушенье, откуда и грешники взялись! Нет уж, лучше не искушать. Бес, он тоже силен!
Покачал головой Господь:
– Маловер ты, Петр. Был маловер, маловер и есть. Ну, коли опасаешься, под порог спрячь. Вон щелочка-то…
– Разве что под порог!..
Спрятал апостол Петр ключи под порог, щелку щепочкой заткнул, и пошли себе.
Ну вот, значит, идут они в самом то есть рабском виде: лапотки плохонькие, одежонка еле держится, на боку – сума…
Апостолу было обидно.
– Что ж это мы, – говорит, – Господи? Хуже последнего нищего?..
А Господь ему:
– А как в Писании про последних-то сказано?
– Последние будут первыми.
– То-то!
Апостол и примолк.
Ну, вот ходят это они, смотрят, разговоры разговаривают. Где утешут, где присоветуют, где просто слово доброе скажут, – время-то и бежит.
На ночь глядя пришли они в деревню.
Притомился Господь. Сел у крайней избушки на завалинку и говорит:
– Постучись, Петр. Авось либо ночевать пустят.
Изумился Петр-апостол.
– Полно те, Господи! В эту избенку-то ночевать!
– А чем тебе избенка нехороша?
– Да ведь бедность, Господи! Хуже этой избы, кажись, во всей деревне нет. Того и жди – развалится.
– Стоит покуда.
– Нет уж, Господи, воля твоя, а я в другую избу постучусь.
– Это в какую же?
– А вон отсюда видать – не изба, хоромы! Там и ночевать пристанем.
– Да ведь не пустят!
– Как не пустят? Там и места и добра – всего много. А здесь, прости Господи, – босоты да голоты понавешаны шесты. Анбары – ветром полны.
Махнул рукой Господь:
– Ладно уж. Покуда не научишься, умен не будешь. Ступай, стучись.
Пошел апостол Петр. Пошел да и пропал. Час ходит, другой ходит… Уж на что Господь долготерпелив, а и то соскучился, вздремнул на завалинке.
А времячко-то идет. Вовсе темно стало, холодно – ночь полная… Тут и воротился апостол Петр. Сел подле Господа одесную и молчит, разбудить боится. Да Господь и в тишине слышит. Открыл глаза, оборотился к апостолу и спрашивает:
– Ну что, Петруша? Пошли ночевать?
– Да куды, Господи? Правда твоя – не пускают ведь. Почитай, всю деревню обошел, только и слышал: «Проваливай, да проваливай! Много вас таких-то!» А того и не знают, что един Бог в небе…
– Ну а в том, богатом-то доме как? В хоромах-то?
– И не спрашивай, Господи! Так обругали, что и сказать совестно. И побирушки-то, и воры, и бездельники… Мне, апостолу, и повторять зазорно. Истинно – нет стыда у людей: корки жалеют, углы берегут… А ведь хозяйство какое богатое!
Вздохнул Господь:
– А что в Писании-то про богатых сказано?
– Легче верблюду войти в игольное ушко, чем богатому в Царствие Божие.
– То-то. Забыл ты Писание, Петр!
– Помилуй, Господи! Да меня ночью разбуди, я каждую букву помню.
– Что ж ночью? Во сне ума не надобно. Ты днем помни.
Встал Господь и постучал в дверь:
– Милость ваша… родителям Царство Небесное… Пустите странников ночку переночевать.
Глядь – отворили дверь.
Вышла на порог хозяйка.
– Заходите, странички, заходите, Господь с вами… Ночка-то нынче холодная, росная… Грейтесь!
Зашли. Поглядел апостол кругом: ох, бедно живут! Корочку попросить – и то стыдно.
А хозяйка уже хлопочет, на стол собирает.
– Вот, – говорит, – хлебца краюшечка, вот – кваску, вот – капустки. Не осудите, странички. Был хозяин жив, все у нас было. А нынче сами едва перебиваемся.
Кланяется ей Господь:
– Спасибо, хозяюшка! Много довольны.
А Петр-апостол не вытерпел.
– Эх, – говорит, – горяченького бы сейчас! Озябли мы!
Призадумалась хозяйка. На печку поглядела, на ребятишек, на странников… А потом и говорит:
– Видно, не зря вас Господь нынче-то привел. Завтра у нас праздник – Петров день. Престол справляем. Так я для праздника ребятишкам-то похлебки наварила. Да авось и без похлебки сыты будут. Кушайте, странички, на здоровье. В печке-то не простыло.
Подала на стол чашку с похлебкой и маслица влила.
– Надо бы, – говорит, – побольше, да нету больше. Не осудите.
– А завтра что есть будете? – апостол спрашивает. – В Петров-то день?
– А что Бог пошлет…
Взялись они за ложки.
– Петр, а Петр? – Господь говорит. – Ведь хороша похлебка?
А Петр-апостол только усмехается.
– Это, – говорит, – батюшка, с голоду так оказывает. А хорошенько распробовать, так и слова доброго она не стоит, похлебка эта. Варена на праздник, а вовсе постная, жиру и не видать.
Поглядел на него Господь строго.
– Ой ли? – говорит. – А ну, считай, сколько в чашке глазков плавает. Со вниманием считай!
Стал считать апостол.
Считал-считал, сбился.
– Тьфу, прости Господи, – говорит, – да разве их сосчитаешь! Ведь не монета – масло! В очах рябит…
– Ну, коли рябит, круглым счетом говори!
– Круглым счетом – до сотни будет.
– Не меньше?
– Да и не больше.
– Ладно. Подай мне суму.
Подал суму апостол Петр, а Господь пошарил в ней рукой и достает горсть золотых. Положил на стол.
– Считай, Петр, не масло – монета.
Тот сосчитал.
– Ровно сто будет.
– Не меньше.
– Как раз.
– Ну, – говорит Господь вдовице, – это тебе, голубушка. Прими, сделай милость.
А та не берет.
– Господи! За что же это?
– А за похлебку. Сколько глазков – столько и монет.
– Что ты, батюшка! Да разве оно стоит?
– Стоит, милая, стоит, не сомневайся. Еще мы у тебя в долгу – дай срок, разочтемся. А пока суд да дело, покажи-ка ты нам, где ночь ночевать. Устали мы.