Некоторые домики были грубо взломаны. Туда он даже не входил. Наверняка ничего нет, да ещё и насрано по углам. Находил запертые, возился с замками, пробирался внутрь, осматривался при свете фонарика. Обязательно лез в подвал.
В четвёртом по счёту домике он решил поселиться. В подвале было полно банок, за домом нашёлся колодец со старинным ручным насосом, в шкафчике возле продавленной кровати-раскладушки лежали затхлые, но чистые простыни. Что ещё нужно человеку? Электричество. Ладно, чего нет, того нет. Обойдёмся…
Серёжка распаковал рюкзак, спрятал две буханки хлеба в кухонный шкафчик на стене – от мышей. Сел за стол, подпёр руками подбородок. Он был уставший и почти счастливый.
* * *
Часов в семь вечера Иван Дмитриевич начал собираться. Удочки в чехле, ящик со всяческими рыболовными принадлежностями, складной стульчик, старая брезентовая плащ-палатка, проволочный садок, термос, помидоры, бутерброды… Набор был надёжный и никогда не вызывал подозрений у проверяющих. Да и сам облик Ивана Дмитриевича склонял к доверию: лет семьдесят на вид, аккуратная седая шевелюра, академическая бородка, круглые подслеповатые очочки, старая «вратарская» кепочка, советских времён штормовка… и всё это трясётся в голубеньком ушастом «запорожце». Единственный предмет, который выбивался из тщательно проработанного образа, – десятидюймовый планшет, китайский ноунейм; впрочем, из всех программ там были только карты с отмеченными рыбными местами. Ну большие карты, всю область охватывающие, так их других и нет в природе. В общем, никогда к планшету патрули не цеплялись.
В девять он подъехал к даче Никиты. Никита двадцать с лишним лет назад был его аспирантом, и отношения у них до сих пор были «сенсей – кохай» – хотя Никита, конечно, продвинулся куда дальше, особенно в практическом применении их исследований. Сейчас он работал в фирме, которая разрабатывала проекты для армии и нацгвардии; там он колдовал над филинами и голубями, прекрасно зная, что это тупиковые пути. Но стоило произнести вслух волшебные слова «ночное зрение» или «киевская княгиня Ольга», как на филинов-разведчиков и голубей-поджигателей отваливали нехилые такие суммы. Собственно, из этих сумм они с Иваном Дмитриевичем и финансировали собственную программу. Красть в наше время было куда безопаснее, чем получать деньги со стороны…
Никита ждал его на крыльце, уже полностью экипированный – в шляпе, видавшем виды широком плаще и резиновых сапогах. Они обнялись и пошли в сарай, к вольерам.
– Как Машка? – спросил Иван Дмитриевич.
– Ничего нового, – сказал Никита. – То получше, то похуже. Эскулапы твердят: «Покой, покой…» А где я ей возьму этот покой? Не завезли покой в наше сельпо…
Машку, Марию Никитичну, Никита поднимал в одиночку с шести лет. Не женился. Машка блестяще закончила универ и начала работать в одесской лаборатории – тоже зоопсихология, но с морским уклоном. Платили гроши, но была хорошая перспектива уехать в Италию к профессору Канестрини – уже шла вполне серьёзная переписка. Но второго мая Машку чудом спасли из горящего дома, и с тех пор в ней что-то всерьёз надломилось; она была не борец, и на Куликово поле пошла тогда просто за компанию… Никита перевёз её в Город, держал при себе лаборанткой, таскал по врачам – без всякого результата: Машка оставалась вялой, безвольной, ничем не интересовалась, ничего не хотела, только сидела, уткнувшись в телевизор, а потом плакала ночами.
Трое воронов были готовы сегодня: Гром, Невермор и Красавец. Это была одна генетическая линия, но разные поколения – в каком-то смысле дед, отец и сын. Младшему, Красавцу, было три года, а старшему, Грому, – пять. Все были в прекрасной форме и встретили Ивана Дмитриевича весёлым покряхтыванием – передразнивали, мерзавцы.
Он их погладил, поговорил за жизнь, рассказал анекдот про ворону и обезьяну – вороны вежливо похохотали, потом умолкли. Догадывались, что им предстоит. В деле