Возможно, через несколько лет, когда люди на фотографиях – и даже детки в бретонских костюмах – достигнут возраста, когда их заведомо можно будет считать покойниками, я вытащу эти открытки на свет. Я нахожу, что неприлично писать исторические романы о людях еще не умерших; это мой принцип. История требует временной дистанции; не могу писать о живых.
Для истории необходим фотоаппарат с двумя объективами: один – длиннофокусный, другой для съемки крупных планов, с большой глубиной резкости. О широкоугольниках забудьте – достаточно широкого обзора быть не может.
Но тогда я не помышлял о Франции. Я расчесывал укусы злобных насекомых и был поглощен историей крестьянской армии Андреаса Хофера, тирольского героя, который заставил отступить Наполеона. Я огорчался, видя как отчаянно тревожится Утч за детей, когда они купаются у скалистого побережья; наши дети были в самом опасном возрасте (какой же возраст не опасный?), и оба не умели плавать. Утч казалось, что им ничего не грозит в машине и в антикварных лавках, да и я не хотел лишний раз испытывать укусы мошкары, оводов и комаров. Лето в Мэне, у моря, проведенное в четырех стенах.
– Почему мы хотеть сюда приехать? – спрашивала Утч.
– Почему захотели сюда приехать? – поправлял я ее.
– Да, почему мы захотеть? – говорила Утч.
– Чтобы сбежать от всего? – предполагал я.
– От чего?
Сейчас я вспоминаю об этом с иронией, но ведь действительно до нашего знакомства с Эдит и Северином Уинтерами нам не от чего было убегать. Тем летом мы еще не встретились с ними.
Я снова возвращаюсь мыслями к фотосъемке камерой с телеобъективом. У меня было несколько до – и послевоенных фотографий собора в Реймсе. На двух, снятых крупным планом от левого портала западного фасада, изображен ангел, прозванный «Улыбка Реймса». До войны ангел действительно улыбался. Рядом несчастный святой Никасий простирал свою руку – руку без кисти. Во время бомбежки ангел, прозванный «Улыбка Реймса», был обезглавлен. Рука отвалилась по локоть, и вырвана часть ноги от икры до бедра. Несчастный, простирающий длань святой Никасий потерял свою вторую руку, ногу, подбородок и правую щеку. Теперь, после надругательства над собором, обеим фигурам гораздо больше подходило обезображенное лицо Никасия, нежели довоенная улыбка ангела, затмевающая печаль святого. После войны в Реймсе говорили о том, что жизнерадостная улыбка ангела притягивала бомбы. Но проницательные люди мудро подмечали, что, скорее всего, мрачный компаньон ангелочка, угрюмый святой, который не мог смириться с такой жизнерадостностью, и навлек бомбы на них обоих.
В той части Франции говорят, что мораль этой грустной истории такова: если вокруг бушует война, ты не имеешь права быть счастливым; ты провоцируешь врагов и оскорбляешь друзей. Но, как мне кажется, эта мораль не очень убедительна. Славным жителям Реймса не присуще такое острое внимание к деталям, как мне. Когда лицо и улыбка ангела были невредимы, святой страшно страдал. Когда же ангел лишился не только улыбки, но и головы – святой, несмотря на собственные раны, словно получил некоторое удовлетворение. Если перевести это в область отношений мужчины и женщины, то, по‑моему, мораль «Улыбки Реймса» получится иной: несчастливый мужчина не совместим со счастливой женщиной. Война не война – святой Никасий так или иначе оторвал бы башку ангелочку, или уж как минимум согнал бы с ангельского личика улыбку.
– А этот чертов Северин Уинтер, с моей ли помощью, или без нее, все равно сделал бы с Эдит то, что сделал!
– Умей терпить, – говорила Утч в пору своего первого знакомства с английским языком.
О'кей, Утч. Я рассматриваю фотографии Реймса после обстрела. Телеобъектив по‑прежнему не дает детального изображения.