– На место! Тихо! – Он приучил его слушаться команд. Если бы эсэсовцы нашли его, ему бы, как сумасшедшему, немедленно сделали «обезболивающий»
укол.
– Это Бергер, – сообщил Бухер, вернувшись обратно от двери.
Доктор Эфраим Бергер был человеком маленького роста с обвисшими плечами и совершенно лысой головой, похожей на яйцо. Его воспаленные глаза
постоянно слезились.
– Город горит, – сказал он, едва переступив порог.
509 й встрепенулся.
– Что они там об этом говорят?
– Не знаю.
– Как не знаешь? Ты же должен был что нибудь слышать.
– Нет, – ответил Бергер устало. – Они перестали жечь, когда началась тревога.
– Почему?
– Откуда мне знать? Приказано – и точка.
– А СС? Ты видел кого нибудь из них?
– Нет.
Бергер пошел между нарами в глубину барака. 509 й посмотрел ему вслед. Он ждал Бергера, хотел поговорить с ним, но тот казался таким же
безучастным к бомбежке, как и другие. Он не понимал этого.
– Ты не хочешь на воздух? – спросил он Бухера.
– Нет.
Бухеру было двадцать пять лет. Семь из них он провел в лагере. Его отец был редактором социал демократической газеты; этого оказалось
достаточно, чтобы упрятать сына за колючую проволоку. «Если он выйдет отсюда, он сможет прожить еще сорок лет, – подумал 509 й, – сорок или
пятьдесят. А мне уже пятьдесят. Мне бы осталось еще десять, от силы двадцать лет». Он достал из кармана щепку и принялся жевать ее. «С чего это
я вдруг стал думать об этом?» – мелькнуло у него в голове.
Бергер вернулся обратно.
– Ломан хочет тебе что то сказать, 509 й.
Ломан лежал в дальней части барака на нарах нижнего яруса без соломенной подстилки. Он сам так захотел. У него была тяжелая форма дизентерии, и
он уже не мог вставать. Он думал, что так – гигиеничнее. Он ошибался. Но все уже привыкли к этому. Почти каждый в большей или меньшей степени
страдал поносом. Для Ломана это было настоящей пыткой. Он умирал и при этом извинялся за каждую судорогу своей кишки. Лицо его стало таким
серым, что он мог бы сойти за негра, из которого выкачали всю кровь. Он шевельнул рукой, и 509 й наклонился к нему. Грязновато желтые белки глаз
Ломана тускло поблескивали.
– Ты видишь это? – прошептал он и широко раскрыл рот.
– Что? – 509 й посмотрел на посиневшее нёбо.
– Сзади, внизу – золотая коронка.
Ломан повернул голову в сторону узенького оконца. За ним стояло солнце, и эта часть барака была освещена слабым, розоватым светом.
– Да, вижу, – сказал 509 й. Он ничего не видел.
– Вытащите ее.
– Что?
– Вытащите ее! – прошептал Ломан нетерпеливо.
509 й посмотрел на Бергера. Тот покачал головой.
– Она же прочно сидит, – сказал 509 й.
– Тогда вытащите зуб. Он сидит не так уж прочно. Бергер может это сделать. Он же делает это в крематории. Вдвоем вы сможете.
– Почему ты хочешь, чтобы мы вытащили ее?
Веки Ломана медленно поднялись и опустились. Они напоминали черепашьи веки. На них уже не было ресниц.
– Сами знаете. Золото. Купите на эти деньги еду. Лебенталь может обменять ее на деньги.
509 й не отвечал. Менять золотую коронку было очень опасным делом. Все золотые коронки регистрировались при поступлении каждой новой партии
заключенных и позже, в крематории, вытаскивались и сортировались. В тех случаях, когда не хватало одной коронки, отмеченной в списках, отвечал
весь барак. Его лишали пищи до тех пор, пока не будет возвращена коронка.