А пока «белый раб» делает все, чтобы выкупить свою свободу, законы, более властные, чем законы финансового мира, вступают в силу. Ненависть уступает место любви.
Любовь выступает в «Сеньоре» как великая преобразующая сила. В художественном мире Аленкара у нее есть два союзника – природа и культура. Пьянящее дыхание южной ночи, чарующие запахи сада, красота цветущих растений искушают героев, словно призывая их сдаться, отречься от низменных и сиюминутных расчетов. Именно тогда в Сейшасе, импровизирующем на темы байроновского «Корсара» и «Паризины», просыпается истинный поэт, и исчезает подражатель, фат, носивший до сих пор лишь модную маску «байронической личности». «Корсар» Байрона с его неукротимыми страстями, с образом роковой мстительницы как бы «удваивает» историю Аурелии, гиперболизирует ее.
Жозе де Аленкар, представляя на суд соотечественников свою «Сеньору», решился на смелый художественный эксперимент. Он, как сказали бы сегодня, создал произведение «с двойной кодировкой», обращаясь сразу к двум адресатам – наивной и ненаивной читательской аудитории. Первая будет читать роман как историю страсти, наслаждаясь ее «сериальной» поэтикой; вторая, более искушенная, сумеет вписать прочитанное в обширный литературный контекст. Причем уловит не только авторские реплики в диалоге с Шатобрианом, Байроном или Бальзаком, но и с современными Аленкару литературными спорами. И как бы ни прятался Аленкар-повествователь за фигурой Аленкара-издателя, в предисловии представляя свою историю как чужой текст, его выдает полемическая страстность: Аурелия обсуждает с гостями не что иное, как… повесть самого Аленкара «Дива», спорит с критиками о правдоподобии созданного автором характера – схожего с ее собственным. Это еще один аргумент в разговоре о романтической константе «бразильской души». Права или нет Аурелия в этом споре – судить нашему читателю.
Е. ОгневаК читателю
Эту книгу, как и две предшествующие ей11, не следует считать плодом труда писателя, которому приписывается их авторство.
История, изложенная в этой книге, подлинна; она была рассказана мне одним человеком, который узнал ее непосредственно от ее главных действующих лиц при обстоятельствах, мне неизвестных.
Предполагаемый автор романа на самом деле не более чем его издатель. Он не придумывал сюжета, но облек его в литературную форму; иными словами, его можно назвать создателем книги, но не автором истории.
Как бы то ни было, прихотливость стиля, которым написаны страницы этого романа, а также смелость воображения, о которой свидетельствуют некоторые повороты сюжета, уже не свойственны сдержанному и рассудительному писателю, утратившему былые иллюзии и прежнюю восторженность.
Меня посещали мысли о том, чтобы исключить некоторые наиболее драматичные сцены или по меньшей мере затенить самые яркие и броские краски.
Но стоило ли мне жертвовать изяществом языка и стиля, которое утонченные эстеты, вероятно, найдут самой сильной стороной книги?
Кроме того, справедливо ли считать упомянутые мной драматичные сцены не более чем украшательством, данью форме, или же, скорее, они служат фоном, на котором лучше проявляются тонкие грани характера главной героини?
Действительно, есть нечто высокое и добродетельное в этой гордой женщине, способной устоять перед любыми соблазнами, не поддаваясь порывам собственной страсти и не уступая горячности чувств.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Цена
I
Несколько лет назад в небе над Рио-де-Жанейро зажглась новая звезда. И с того самого момента ее превосходство было неоспоримо, она была единогласно провозглашена королевой высшего света. Она стала богиней балов, музой поэтов и кумиром неженатых мужчин.
Она была богата и красива. В ней сочетались два достоинства, которые дополняют друг друга, как цветок и алебастровая ваза. Ей принадлежали два преимущества, которые усиливают сияние друг друга, точно луч солнца, отраженный гранями бриллианта.
Кто не помнит Аурелию Камарго, блиставшую при дворе, подобно яркому метеору, который теряется в лучах собственного света?
Когда она впервые появилась в высшем обществе, ей было восемнадцать лет. О ней ничего не знали, но ее появление было у всех на устах, и все жаждали выяснить, кто же она такая. Тогда о ней было сказано немало слов, но теперь повторять их я не стану, потому что правду мы узнаем в свое время, а язвительные замечания недоброжелателей внимания нашего не заслуживают.
Аурелия была сиротой. Она жила вместе со своей дальней родственницей, пожилой вдовой по имени Фирмина Маскареньяс, которая всегда сопровождала девушку, когда та выходила в свет. Эта родственница была не более чем компаньонкой, чьего присутствия требовали условности, принятые в бразильском обществе, противившемся эмансипации женщин. Уважая возраст доны Фирмины, Аурелия всегда была с ней обходительна, однако ни на минуту не отступала от своего намерения быть полноправной хозяйкой дома и во всех поступках руководствоваться исключительно собственной волей.
Кроме этого, у Аурелии был опекун, однако о нем мало кто знал, и, если учесть характер воспитанницы, он оказывал на нее не большее влияние, чем пожилая компаньонка.
Согласно общему мнению, будущее девушки зависело исключительно от ее предпочтений и капризов, поэтому все подарки поклонников оказывались непосредственно у ее ног. Преследуемая толпой обожателей, боровшихся за нее, как за трофей, Аурелия с удивительной для своего возраста мудростью оценила положение, в котором оказалась, и осознала всю его опасность. Должно быть, именно это было причиной ее высокомерия и некоторой резкости манер, искажавших ее красоту, созданную для выражения нежных и светлых чувств, рождавшихся в ее душе.
Если бы ее лицо лишилось саркастического выражения, которое оно имело даже в те минуты, когда она была погружена в раздумья или отвлечена, никто не увидел бы в нем истинной Аурелии; оно стало бы маской, изображающей глубокое разочарование.
Но как поверить, что природа создала такие правильные и чистые черты, только чтобы их гармонию нарушала ухмылка, полная едкой иронии?
Господь не сделал бы большие глаза Аурелии такими бархатными и нежными, если бы предназначил их только для того, чтобы они искрились от насмешки.
И неужели ее стройному стану сильфиды суждено было трепетать не от любовного волнения, а лишь от порывов ненависти?
Появляясь на балах, окруженная поклонниками, Аурелия была далека от того, чтобы упиваться восхищением, которое вызывала в них ее блистательная красота. Напротив, казалось, она не чувствовала ничего, кроме возмущения, когда видела своих обожателей, которые представлялись ей сборищем плутов и бездельников.
Их внимание она воспринимала не как свой триумф, которого она была достойна, а как постыдное преклонение перед ее богатством. Она бросала вызов свету и гордилась тем, что может раздавить его под своей ступней, как ядовитую рептилию.
Но общество таково, что именно демонический блеск ее красоты делал Аурелию наиболее желанной. В дерзкой пылкости ее бунтующей души угадывались бесконечная страстность и чувственность, с которыми способна любить непорочная вакханка.
Если бы окружающий ее мрачный ореол вдруг развеялся и сменился светом нежности и невинности, озаряющим ее, точно совершенную статую, красота целомудренной девушки, подобной чистому прекрасному ангелу, наверное, не была бы оценена по заслугам.