Мальчик вскоре вернулся и также стремительно прошел на свое место. Учительница и в этот раз не смогла прореагировать, только стояла растеряно у доски с открытым от удивления ртом.
– «Даже не поднял руки и не спросил выйти». – Подумал я. Мне не было понятно, почему Володя Ципа (так звали мальчика) не понял, как надо проситься выйти из класса. Учительница, оправившись от неожиданного поведения ученика, спросила:
– Ципа, ты чего вышел без разрешения? – Она вопросительно смотрела на ученика, ждала ответа. Ципа сказал:
– Я вышел на улицу. – Ответил тот.
– Почему? – Ждала объяснений учительница.
– Я писать хотел. Вышел и пописал под забором школы. – С этими словами Ольга Васильевна покраснела до ушей. Затем немного оправившись, стала спокойно объяснять:
– Володя, и все дети, слушайте еще раз, когда вам необходимо выйти в туалет, нужно поднимать руку. И когда я спрошу, что вам нужно, вы ответите, что мне необходимо выйти. И только по моей команде, когда я скажу идите, вы можете выйти. Понятно?!
Дети хором ответили:
– По—ня—тно—о!
Я пришел со школы в приподнятом настроении. Бабушка была на огороде. Она копала картошку. Я это понял сразу, увидев лямку запора, брошенную без замка прямо на скобу калитки. Это значило, что хозяйка на огороде и в доме никого нет. Я поставил портфель под дверью коридора и пошел на огород искать бабушку.
На огороде, среди сухих картофельных стеблей, румяных шаров тыкв и сухих листьев тыквенной ботвы, низко, наклонившись над землей, стояла бабушка и крючковатыми черными от работы пальцами разгребала землю. Белые клубни картошки выныривали на поверхность, ловкие пальцы хватали их, и каждая, по величине, падала в свою строго отведенную корзину.
– А, это ты, Валик? – ласково обратилась она ко мне. С трудом выровнялась. – Ну, идем уже кушать. Я сегодня сварила борщ с фасолью и мясом. Еще гречневая каша.
У бабушки было хорошее настроение. Сегодня прекрасный, теплый осенний день. Богатый урожай и любимый внук, хоть и безотцовщина, но любимый, пришел со школы, все-таки есть работа, все-таки есть о ком позаботиться, и все-таки есть минутка, когда можно отдохнуть. Бабушка, охая и волоча корзины с картошкой, громко скомандовала:
– Лопату возьми!
Я послушался, и мы пошли к дому. Лопата волочилась за мной. У коридорной двери я поставил лопату и вошел в коридор следом за бабушкой. Уже в доме бабушка сказала:
– Помой руки. И садись за стол.
Я вымыл руки с мылом, вытер полотенцем и сел за стол. Бабушка в это время суетилась у печки. И кухонная комната наполнилась ароматными запахами свеже сваренного борща. Вскоре на столе появилась глубокая миска с дымящимся борщом.
– Каши гречневой не хочешь? – спросила бабушка, доставая из печи еще один горшок с отборно-зернистой гречневой кашей. Каша вкусно пахла, издавая аппетитный аромат, и, я деревянной ложкой достал кашу и насыпал ее в борщ. Помедлив, положил еще. Борщ переполнил края миски, обозначив круглую красную обводку, отливающую золотистыми блестками жира.
Я ел досыта. Живот упругим стал, как барабан, а бабушка все приговаривала:
– Хлеба бери, ешь. В школе набегался?
Я съел мясо, а кость с жиром на ней оставил в миске.
– Почему сала не ешь? – строго спросила бабушка. – Вот Очколясы так все едят!
– Так-то ж Очколясы. – Ответил я и встал из-за стола.
– Пойду, погуляю, – сказал и вышел.
Уроки не заданы, ведь в школе он был всего два раза. Было четыре часа дня. В садике, в кроне высокой груши-дички, шумела листва, лениво чирикали воробьи. На дороге за забором сонно прогрохотала телега, подняв тучу пыли. В атмосфере стоял пряный аромат осени. Пожелтевшая листва на грецком орехе колебалась в дуновениях ветерка, призывая к сбору плодов. Кожура на большинстве орехов потрескалась, пришло время собирать плоды. Там на ветке, в кроне ореха, мелькнул оранжевый комочек. Я присмотрелся и увидел рыжую белку, нервно запрыгавшую с ветки на ветку.
Я запустил в нее орехом. Мое путешествие закончилось на огороде, туда вскоре вернулась бабушка.
– Бери лопату и подкапывай! – скомандовала бабушка.
Я сказал в ответ:
– Нет, не могу. Я так наелся, что будет заворот кишок.
– Вот лодырь! – недовольно поругала меня бабушка, – Тогда иди и не мозоль глаз моих.
Я быстро ушел с огорода.
На следующий день утром, по дороге в школу, я снова столкнулся с девочкой. На ней форма в виде маленькой гувернантки. Такую форму я видел в дореволюционных книжках с картинками, которые находил на чердаке дома.
Белый передник на коричневом платьице особенно подходил к ее двум косичкам с бантами. Она несла большой портфель.
– Здравствуй! – тоненьким голоском, подражая взрослым, поздоровалась она.
Тебя Валик звать? – спросила она.
– Валик, а тебя ж как? – я в школе слышал ее имя, но не запомнил.
В классе заметил, что она сидит возле стены с рыжеволосой девочкой.
– Меня звать Шура, – сказала она, взглянув на меня серыми огромными и чуть раскосыми глазами. Ее красиво очерченные брови были длинными и чувственными, слегка припухлые губы приветливо расплылись в улыбке.
– Так ты в школу? – авторитетно спросил я.
Девочка опустила глаза и пискнула:
– В школу.
– Ну тогда пошли вместе.
До самой школы шли молча. Возле школы мальчики увидели их вместе и понеслось:
– Жених и невеста, тили-тили тесто, жених и невеста!
Я и Шура покраснели до ушей. Каждый из нас твердо решил больше не ходить вместе в школу.
Утро. Воскресенье. Моя мама уехала с яблоками на базар в Киев. Бабушка, как всегда, вертелась у печки.
Солнце яркими, еще розовыми лучами проникает в комнату. На душе у меня тоскливо и одиноко.
Увы, село отвернулось от меня, вернее его половина. Полнейший бойкот со стороны детей, ибо ходят слухи; что дом Ольга Андреевна построила за колхозные деньги; «… и виплодила байстрюка». Хоть и боялись ее и одновременно уважали, но дети дружить со мной не хотели. Друзей не было. Утро, тоска, хочется игр и развлечений со своими сверстниками. И я решаю пойти в гости к своим двоюродным братьям. Я встал, надел свои неизменные вельветовые шорты с одной шлейкой-подтяжкой. Рубашку и пиджачок на одной пуговице, черевички, и сказал бабушке:
– Я до Бабченка Коли.
– Скажи, пусть там тебя накормят! – строго приказала бабушка. Мама Бабченка Коли была средней дочерью Евгении Лаврентьевны, а мне приходилась тетей Ганей, так ее называли знакомые дети ее сыновей Бабченка Коли и младшего Шуры. Она работала в колхозе дояркой, и сегодня в воскресный день у нее был выходной.
Я вышел на улицу. Солнце светило прямо в лицо, по радио разносилась песня: «Вставай страна с рассветами на встречу дня…».
И солнце, и песня, и радость бытия прогнали меланхолию одиночества, а с ними вселилась и вера в собственные силы. Вливалась во все мое естество непередаваемая бодрость и энергия. Казалось, что дорога проходит мимо величественных зданий Московской улицей. И это утро, и рассвет, и песня были так близки моему, возникшему вдруг, настроению, что, особенно остро, хотелось поделиться своими ощущениями с друзьями, которых не было. Хотелось поделиться с друзьями, которые поняли бы меня и разделили со мной ощущение радости жизни и гармонии бытия, но жизнь вносила свои не преодолимые коррективы. И мне, не искушенному еще в перипетиях жизненных препятствий, предстояло разобраться в хаосе взаимоотношений между людьми, детьми и взрослыми, женщинами и мужчинами, жизненного бытия…
Дорога пылилась и песок, почти пыль, был еще розовым от солнечных лучей раннего утреннего солнца. Розовой дорогой, в запахах, доносившихся отовсюду богатого вызревшего урожая, я шел этой дорогой в неизвестность.. Я хотел этой неизвестности, и хоть это было в воображении, а наяву почти казалось правдой.
Вот и ворота двоюродных братьев. Было очень рано. Я открыл тяжелую калитку и услышал неистовый лай дворовой собаки, сидевшей на цепи возле своей будки. На собачий лай выбежала тетя Ганя – мать Коли и Шурика Бабчеков, родная сестра моей матери Ольги Андреевны. Она с не срываемым раздражением сообщила мне: