– Парни ще спят. – И выплеснула из таза, прямо с порога, грязную воду после промывки картошки.
Я понял, что ему предлагают уйти. И нахмурившись, ответил:
– Ну, я ухожу. – И закрыл за собой калитку. Ком обиды подступил к горлу, и я решил пройти чуть дальше, недалеко почти рядом с домом Бабченка, только через дорогу, жила двоюродная сестра Шлейченко Ольга или как родственники и дети называют ее Леська, она же дочь тети Мани.
– «Пойду до Леськи».
Я вошел в калитку. На пороге меня встретила тетя Мария, или по домашнему, Маня, старшая сестра моей матери, Ольги Андреевны.
– Это ты Валик? А что мама, чем занимается?
– Мама в Киеве. – Ответил я
– А что повезла, неужто яблоки?
– Да, яблоки.
– А бабушка, что делает?
– Варит еду в печи.
– А что она не собирается до своего брата, деда Григория съездить?
– Не, не знаю. Не собирается.
– А что, разве ты не знаешь? Что она тебе не говорила, что собирается у Переяслав-Хмельницький съездить?
– Нет, не говорила.
На пороге хаты, крытой соломой, внезапно появился красивый мужчина в белой майке и светло-синих спортивных шароварах.
– Здравствуй, Вася. – Поздоровался.
Мужчина кивнул пшеничными кудрями, приветствуя меня.
– Я сейчас тебя сфотографирую, хочешь? – приветливо ответил он и скрылся в сенях.
– Заходи, я вареники з маком сварила, покушаешь. – Заботливо сказала тетя Маня. Не успел я ответить, как на столе возле порога появилась глиняная миска вареников.
– Вон там умывальник, пойди помой руки. – Приказала тетя Маня. Я щедро намылил свои ладони душистым мылом, сполоснул под струей из умывальника и вытер насухо. Затем уселся за стол на лавочку. Взял рукой один из миски и стал есть. Вареники были в меду и очень вкусные. В руке появился следующий вареник. Но Вася был уже с фотоаппаратом и я с зажатым в правой кисти вареником стал под бревенчатую стенку хаты фотографироваться. Сфотографировав меня, Вася попросил, чтобы я снял и его. Что я с удовольствием выполнил.
Недавнее огорчение у Бабчинков сменилось поднятым настроением и веселой компанией старших двоюродных родственников. Вскоре я снова был за столом, и светлые добрые улыбки светились приятным расположением ко мне. Домой я вернулся в три часа дня. Мать уже приехала с базара и привезла на вырученные деньги французских булочек с изюмом. Бабушка, как всегда, достала из печки жаркое, вкусно пахнущее дымком и с кусками не жирной свинины и я и мама стали обедать, под разговоры бабушки.
– Пока лето, надо съездить в Переяслав, а то уже не увижу хату, где выросла и Григория, – вытирая жирные руки о фартук, говорила бабушка.
– Если надо, то надо, – не возражала мама, и добавила, – а кто будет еду готовить? Я ж на работе?
– Я попросила Маню чтобы, пока меня не будет, похозяйничала. – Я не выдержал и вставил свои пять копеек:
– Бабушка, возьмите меня с собой.
– А, мама отпустить, то я й возьму? – хитро, глядя на мать, спросила бабушка.
– От Мани нечего делать? – сердито ответила мать. Отъезд бабушки явно ей не нравился. Было видно, что это ей испортило настроение. Не доев жаркое, мать вышла из дома на двор.
Бабушка собралась и через неделю, в сопровождении тети Мани и ее сына Василия, старшего лейтенанта ВВС в отпуске, уехала на вокзал. Сначала, как всегда, помог дядя Ваня. Он подъехал на подводе, запряженной двумя лошадками и забрал всю компанию, чтобы доставить до Брест Литовского шоссе, которое от Шпитек в трех километрах. Там на рейсовом автобусе провожатые отвезли Евгению Лаврентьевну на вокзал. У брата Григория бабушка прогостила две недели. Она приехала помолодевшей, с радостными впечатлениями и конечно с подарками. Это были две голубиных тушки, и с десятка два голубиных яиц, так как дедушка Григорий был заядлый любитель голубей и содержал большую голубятню с породистыми и редкими особями голубей. Он хотел подарить бабушке двух редкой породы голубей для меня, но бабушка отказалась, мотивируя тем, что негде содержать. Когда я узнал об этом, огорчился. Бабушка лаконично и точно ответила на мое огорчение:
– Хочешь, чтоб понасрали тут? Кто будет убирать, а? – и вопрос отпал сам собой. Но зато дедушка Григорий смастерил мне из натуральной кожи добротные сапоги. Они пришлись мне точно по размеру, потому, что бабушка перед отъездом сняла мерку с моей ноги. Сапожки надо было смазывать дегтем, и дядя Ваня для этого принес пол-литровую банку березового дегтя. Где он взял этот деготь, одному Богу известно. Я смазал сапоги дегтем, и они заблестели и пахли дегтем, приятно щекотало от этого в носу. Все-таки получать подарки здорово.
Глава девятая
Наступила ранняя оттепель. Конец февраля, начало марта принесло таяние снегов. Талые воды не успевают уйти в землю. Мерзлые слои надежно задерживают и образовываются целые озера. Утром, стеклянным блеском, отражая розовые лучи восходящего солнца, блестит в них лед. К вечеру лед тает, чтобы ночью вновь превратится в стылое стеклянное поле для катания на ногах.
Ночью в погребе оказалась вода.
Мать обнаружила ее в четыре часа утра, тревожно заглянув туда. Картошку затопило, затопило двадцатисантиметровым слоем, и вода медленно прибывала.
Меня разбудил нетерпеливо-злой окрик матери:
– Анну вставай, помоги носить воду!
Я не сразу сообразил куда носить и что носить. Хотелось спать, глаза слипались, хотелось снова лечь в кровать, в самый разгар уютного тепла нужно было вставать в мерзкую холодную хлябь. Но неумолимый окрик повторился снова:
– Я дубину сейчас возьму! А ну вставай, гадовая душа! – не на шутку злой голос матери пулей вытолкнул меня из постели.
Через минуту в больших резиновых сапогах я уже шлепал по ступенькам погреба с ведром, полным талой воды и выливал за порог.
Несмотря на нечеловеческие усилия, вода не убывала. Рассвет медленно подкрадывался, вытесняя серой мглой свет свечи, в котором проявлялось изможденное решительное и злое лицо матери. Я знал, что вычерпывать воду бесполезное занятие. Надо найти дырку, откуда она поступает, и забить ее. Вода из погреба уйдет сама в землю.
Сказать матери, значит услышать унизительные, оскорбительные слова, что-то вроде:
– «Лодырь. Хочешь чтоб затопило?!!» – и в таком роде что-то еще. Но я жалел мать и решил все-таки сказать:
– Надо забить дырку. Ты же видишь уже светло, а воды не убавилось.
– Умный ты, как Берковы штаны. Так покажи, где эта дыра? – мать с ненавистью смотрела на меня, добавляя для связки слов, – Я вот плетку возьму, и как дам тебе, лодырь. А ну ка неси воду, и не смей мне указывать, что мне делать. Ач какое?!
Мне было неприятно слушать все это от несчастной женщины, но я стерпел и решил днем найти и забить дырку.
Шарканье шагов в предрассветной мгле насторожило барахтающихся нас в погребе меня с матерью.
– Кто там? – спросила мать.
– Это я! – ответило пространство мужским голосом.
– А это ты, Иван! – мать узнала Бабченка, отца мальчиков Коли и Шуры.
– Что, залило?
– А ты не видишь? – чуть не плача от бессилия сдавленным голосом ответила моя мать.
– Надо поднять картошку. Или засыпать немного погреб.
– То взял и поднял бы.
– Хорошо. Давай доски. Я помогу вытащить в ящики картошку из воды, а потом сделаю настил.
И работа закипела вновь. Мать неожиданно скомандовала, глядя в мою сторону:
– Иди, собирайся в школу.
Я стрелой бросился в дом. У печки грела завтрак бабушка. Тепло, уютно обласкало уставшее и не выспавшееся тело. Ничего не хотелось делать, шевелиться, думать.
– Сынок, иди к столу. – Голос бабушки заставил вздрогнуть. Я стал, есть почти остывший гречневый суп с мясом.
– Я тебя будить не хотела. Совсем замучила дитя. – Сокрушенно качала головой бабушка и добавила, – Говорила ж, была бы у нужнику утопила, и сама не мучилась бы и его б не мучила.
В школе я кивал головой, засыпая на уроке Украинского языка.