Отмерещатся перилам прикасанья наших рук,
Город мглистый просияет чьей-то новою судьбою,
Станем мы официальны. Так замкнётся первый круг.
А потом пойдут трамваи увозить кого-то в осень.
Круг второй замкнётся. Встреча, мной назначенная в семь,
Как прощанье не случится. На часах почтамта восемь.
Это третий круг замкнулся. И темно уже совсем.
Остается только город. Как на зеркальце наклонном,
Поплывут дожди и листья вниз по улочкам крутым,
И деревья в старом парке терпко, как одеколоном,
Вымокшим листом запахнут – потемневшим, золотым.
Только город остаётся. Здесь родился. Эта ёлка
Мной посажена. И встречу сам назначил. Не грущу.
Эта улица – знакома. Женщина – едва ль. И долго
Вслед ушедшему не надо, ни трамваю, ни плащу…
***
А сказка стоит на пороге столетий
И светится тихо, как звёзды и дети,
Сквозь марева эр и календ короба…
Кряжисто рублены мороки эти,
Что ни столетье – изба.
Наглухо рублены: солнцем, луною,
Хищною силищею неземною
Разума-зверя, ин дик и хоробр…
Сказка волшебной прошла стороною,
И девица – красна, и молодец – добр.
Прошла всё насквозь, и стоит на пороге,
Всё так же лучась через млечную тьму,
И рыцарь всё грезит о битве, о роке,
И бредит царевна побегом к нему,
Воды из ковша – и босая бежала бы,
Ах, кабы трава на дворе не кололася,
А ещё повилика противными жалами
Не отравила б отцова колодезя!..
Ни царь дурачок, ни царевна глупышка
Не поняли как им бездомье досталось,
А в домике умная белая мышка
Где кроется выход – уже догадалась.
Да кто их расскажет, распутает тайны,
Предаст эти веды и коды огласке,
Чудовища-джины? Машины-титаны?..
Гудят великаны, зарытые в Сказке.
Мембраны поют. Но всё так же, суглобо
Века, будто избы, молчат у дороги,
Рублены глухо, в лапу, и обло.
И сказка мерцает на каждом пороге.
***
А хочется просто любить – без посула, без лика, без облика,
А хочется просто побыть лёгким светом на трудной земле.
…о чистой звезде в скорлупе одинокого облака,
О красном фонарике на полупустом корабле…
Свечение лиц. Светофоры в ночи человечества.
Пунктиры любви. Путеводные вспышки во мгле.
…о чистой звезде занесённого снегом отечества,
О красном фонарике на полупустом корабле
АРШИН
…не имеете пpава! – Ответствует.
Кто таков? А никто. Пустельга.
Тому свечка, тому кочеpга…
Но зато всему соответствует:
Рукаву пиджака,
Остpоте клыка,
Языка длине,
Поpтмоне.
Уж и глаз у него! Окуляp, а не глаз.
«Вот луна – говоpит – это спутник у нас,
Меньше звёздочки самой махонькой…»
Ну а дуpню всё это – хаханьки:
– «Ох и вpёшь – говоpит, – ох, – смеётся – чудишь!
Ты аpшином измеpил её? Ан шишь!
Больше всех планет на земле Луна,
Потому лучше всех и видна.
Вот я в центpе миpа стою,
Вот я песенку, слышь, пою:
«Есть неодолимый глаз у дуpака —
Мимо самолёта плыли облака,
Тpюхала планета мимо космонавта,
Ехала деpевня мимо мужика».
Нехоpошая, скажете, песенка?
В Москву летел – шустpым бесом.
К соседке лез – пёp объездом.
К себе идёшь – заблудишь, пpопадёшь,
Семь вёpст до небес, и всё лесом!
Потому что тpудно в тpёх соснах.
Тот на печке заблудился,
Этот в ложке утонул,
Тот не спал, а пpобудился,
Этот спал, а не заснул.
Ничего себе, называется.
Глянешь – слабая бутылка, pазглядишь – великан.
Думаешь, стаканчик скушал? Ан четвёpтый стакан!
Ну, усатая селёдка, полосатая сеpёдка,
Лучше маленькая pыбка, чем большой таpакан.
Это всё называется – ИСТИНА!
***
А если без дураков, то сколько ангелов
Способно уместиться на конце иголки?
Не малых сих, плотненьких, нагленьких,
А тех, почти бестелесных и нежных – сколько?
Ведь даже кончик иголки тоже по сути – жильё.
А какая первая рифма к жилью? Жульё.
А сколько в жилье уместится жуликов?
Вопрос изжёваный, древле изжульканный,
Да и вообще, интересует не это, а то
Почему самые обыкновенные люди в пальто
Давятся, как лошади в табуне, в квадратных метрах,
А те, которые без пальто, пылко блистают в холодных ветрах
И даже на конце иголки найдут себе место.
Почему же им никогда не бывает тесно?
Это вопрос.
Но не лукав ли вопрос, не спекулятивен?
Ангел есть ангел, другому почти не противен,
А человек человеку очень даже нередко – волк.
Вот именно, потому и не можем взять в толк
Простую вещь, что земному, грешному существу
На земле год от года становится всё тесней,
Ибо плоть разрастается, и не вместить её, такову,
В махонькую земелюшку, даже в большую поверхность на ней.
А вот чистому и безгрешному не страшен квартирный вопрос,
Более того, он совсем не земле неуместен,
Неуместен настолько, что давно сам себя перерос,
По-человечески жуликоват, по-философски спекулятивен,
По самой сути – нечестен.
Перерос сам себя Вопрос, и сам собой вырос в другой:
А что, если бы вся одетая человечия голь (в сущности – рвань)
Сбросила жир, одежду и похоть, и стала совсем нагой?
Впрочем, и этот вопрос на земле неуместен, и тоже, в сущности, дрянь.
Да, но уместен вопрос про кого?
А про него, про него, про него,
Н е д о л и м о е, н е о с я ж а е м о е,
Деликатнее выразиться,
Существо.
***
..а потом поплыла паутина,
Повлеклась по ветвям, побрела
Вдоль калиток, клонясь, и руина
Мёртвой осени сад облегла.
Только дыма не вывелся запах,
Только зелень доспела в пруду,
Только яблоко в тёмных накрапах
Птичьих клювов осталось в саду.
До прожилок пронизан ветрами.
Синим блеском проколот в ночах,
Сад с пустыми, слепыми ветвями
Чёрных птиц закачал на плечах.
Сбились к дому деревья, поближе
К тёплым стенам, и ходят вокруг,
И к окошкам склоняются ниже,
И суставы обмёрзшие трут.
К ним всё реже в калитку стучатся
И хозяйку не будят с утра,
И поёт вечерами все чаще
За сараями сталь топора.
АЯК-КАЛКАН*
Я слышал однажды поющие горы песчаные,
Я видел змею, что как рыба, спала в чешуе,
Я тронул её, она слушала пенье, нещадные
Глаза её медленно перетекли в бытие
И вновь затвердели. И снова извечная жажда
Заполнила два, размагниченных пеньем, зрачка.
Поющие горы в пустыне под вечер я слышал однажды
И понял, что в мире повсюду от музыки боль и тоска,
Что музыкой в мире налажена тяга взаимная,
Что всё обратится к истоку, когда завывает земля…
Плоть рыбы и птицы, глаза человечьи, змеиные
Сольются, терзаясь и воспоминанья деля
О тех временах, когда вместе, в едином изгибе…
Но музыка в недра уходит, как в почву уходит вода.
Вот пух – это птице. Вот капля солёная – рыбе.
Песчинка – змее. Человеку – песок и звезда.
*
Аяк-Калкан – место на реке Или в Казахстане, где находятся уникальные поющие барханы.
ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ
еёНаташе
АЛЛЕЯ СТАРЫХ ТОПОЛЕЙ
АНГЕЛ
Вот он сидит, раскачивается на стуле,
Упрямый подбородок положив
На спинку, обхватив её, сутулей,
Прозрачней прежнего, как будто покружив
По свету, им пронзён. И замкнут им. Уснули
Разряды гроз. Лишь в тонкожалом гуле
Ещё непреткновенный зуд угроз каких-то жив…
Но это – вздор. Сферически объемля
Его, меня, наш освещённый кров,
Всю тьму, всю тварь за окнами, всю дышащую землю,
Всех нас колышет в лад аквариум миров.
А дальше – бездна. Переборки атмосферы
Прохлёстывают язычки её огня,
То заскребаясь молнией под дверью,
То чёрным телефоном подзвоня,
Облизывают нас – его, меня.
Но он молчит. И я молчу. Я верю —
Все тихо. Хорошо. Тому три дня
Как он пришёл…
Он шел, оскальзываясь в бездну,
Цепляясь за уступы, грохоча
По скалам сапогами, и железно,
На самой кромке мира, у плеча
Тяжелым автоматом равновесье
Поддерживал, и всё-таки, урча,
Она вползала в кровь, разворошённый улей
Инстинктов разносила вкривь и вкось
Ударом в пах кирзой, подлючей пулей,
Завинченной в чужие горы, сквозь
Живые лёгкие… они дышали…
Гроздь
Рябины на скале. И шорох в карауле.
И гнёт звезды, в грудь вбитой, будто гвоздь.
Он выскребся из липнущей, тлетворной
Стихии, он рванул мою ночную дверь,
Его дурным огнём, меня дурниной чёрной
Обсасывала бездна. И теперь
На равных мы? Летит ещё позорный
Звонок сквозь класс: «Косяк… застукали в уборной…