Стыд – болезненное чувство, возникающее от осознания бесчестного, неподобающего, смешного и т. д. действия, предпринятого вами или кем-то другим.
Самый большой источник стыда для меня – это тело. Все мое тело, каждый его миллиметр, – один сплошной повод для стыда.
Когда я была маленькой кто-то заметил, что у меня «странные», плоские соски. Мне было лет семь, и примерно в то же время я коротко подстриглась. (Хороший был год.) Я не знала, что значит «странные» соски, пока кто-то не дал им название: инвертированные. Я любила учиться, поэтому сразу полезла в словарь и нашла там слово «инвертированный».
«Перевернутый, преобразованный, вверх тормашками». Мои соски перевернуты вверх тормашками? Неудивительно, что все на меня пялятся. Дорожка мне прямиком в кунсткамеру.
Так началось мое постепенное отрицание своей груди.
Излишне говорить, что я была не из тех девочек-подростков, которые хвастаются своими сиськами. Инвертированными. Потом я услышала, как кто-то сказал, что большие соски – это «отвратно», и я сразу запаниковала: «О боже! А у меня какие? Большие? Маленькие? Откуда мне знать? Что там в словаре об этом?» (Об этом – ничего.)
Когда мне было шестнадцать, у меня был ярко-розовый раздельный купальник. Мой первый в жизни раздельный купальник, и чувствовала я себя в нем отлично. Пока в один прекрасный день какой-то старшеклассник не посчитал своим долгом заявить, что сквозь мой купальник видно соски – инвертированные! (О Боже!) И что лучше бы мне надевать поверх футболку, чтобы не наводить его на грязные мысли. Какой стыд! Прости меня, Господи.
Вскоре после этого случая меня застукали с моим парнем. Он был чудесный, милый мальчик. Мы целовались за домом. Реакция последовала мгновенно – как не стыдно? шлюха! – а я-то всего лишь поцеловалась с мальчиком. Милым мальчиком, который мне очень, очень нравился. Шлюха. Мать одной моей подруги заявила, что я оказываю на ее дочь дурное влияние, и буквально выставила меня из дома. Паскуда. Как-то на вечеринке в последнем классе школы один мой приятель начал меня целовать и, сунув руку мне под футболку, спросил, что не так с моими сосками, и вообще где они? Позор. Опять.
Может, и вам интересно знать, что же не так у меня с грудью? Да все с ней в полном порядке. Рада доложить, что мой прямо-таки фатальный дефект сам собой рассосался. Моя грудь и выглядит, и ведет себя точно так же, как ей, не бывавшей под ножом хирурга и выкормившей двоих детей, и положено. Мои сиськи в полном порядке. Да и чего греха таить, даже лучше, чем в порядке!
Но раньше я этого не знала.
Потому что к моим семнадцати годам на моей памяти как минимум десять человек высказались о моей груди. Они обсуждали ее, указывали на ее недостатки, стыд я испытывала неимоверный. Странные. Какой срам. Прикройся. Грязные мыслишки. Воспоминания имеют свойство тянуться вслед за событиями длиннющим хвостом.
Стыд. У меня ужасное тело. Я – позорище.
Стыд распространился на все мое тело – на бедра, задницу, вес. На сексуальность. На маленькую родинку на животе, узор веснушек на плече.
Мое тело стало для меня источником страха. И в этом не было ни капли моей вины. Виноват дерматолог (да, вы не ослышались), который, коснувшись моей промежности, сказал: «Скоро начнется половое созревание». (Не уверена, что так уж необходимо диагностировать у ребенка «половое созревание», особенно кожному доктору.) Виноват вожатый в лагере, который буквально облизывался всякий раз, завидев меня. Виноваты взрослые мужики, которые терлись о меня и нарезали на машине круги вокруг моего дома. Виноваты люди, которые не должны были вываливать на меня свои секреты. Виноваты те, кто не имел права прикасаться ко мне – ни при каких обстоятельствах, – но уж точно не за беседой «о важном» или «о Боге». Виноваты те, кто продолжал трогать, хватать и щипать меня, когда я отстранялась – снова и снова, – утверждая свою власть надо мной и моим собственным гребаным телом без моего согласия. Это не нормально! А ведь подобные истории есть почти у каждой и каждого из нас. Страх. Шлюха. Недостаточно хороша. Эй, ты куда? А ну, вернись обратно. Я просто хотел тебя обнять.
К тому времени, как я вступила в брак, я чувствовала, что мое тело это никакой не чудесный сад, а пустыня, выжженная земля.
Пустырь, который вот уже почти два десятилетия горит синим пламенем. Позор. Я не хотела, чтобы мое тело кто-то видел. Не хотела, чтобы ко мне прикасались – прикосновения вообще не могла выносить. Чтобы заняться сексом, мне нужно было нажраться до поросячьего визга. Небольшим исключением был мой муж, хотя и ему я не позволяла на себя смотреть – трогай (когда пьяна), но, пожалуйста, не смотри. Кромешная темнота! Поступив в университет, так и не подозревая, как много во мне живет стыда, я начала относиться к своему телу как к худшему, что есть во мне. И искренне так считала.
Я пила без остановки, ела много и всякое говно. Бывали периоды, когда я с трудом могла припомнить, когда в последний раз ела овощи. Две недели назад? Месяц?
Думаю, я просто надеялась, что в конце концов меня разорвет на части. Я раздулась до 113 кг – и это еще до рождения детей. Времени на то, чтобы работать над собой: тренироваться, хорошо питаться, греться в чертовых лучах солнца юности у меня было полно; но вместо этого пряталась в темной комнате. Писала. Выпивала. Скачивала музыку и погружалась в такие состояния, откуда не видела пути назад. Я и не хотела назад. Хотела просто забыть, что вообще существую.
Тьма преследовала меня еще долгое время после того, как я оправилась от падения в Яму (подробнее об этом позже).
После свадьбы – хотя замужество спасло меня, как и свобода, которую оно принесло – тьма снова стала сгущаться. Я уже окончила юридический и родила детей, но моменты радости и счастья всегда тонули в ее водах. Я продолжала стыдиться своего тела несмотря на то, что немного похудела, носила туфли на каблуках и костюмы и даже начала плавать, кататься на велосипеде и бегать. Я стыдилась материнства, потому что считала, что недостаточно люблю своих детей и мало забочусь о них.
Пусть я и свернула с пути очевидного саморазрушения, но все же продолжала отвергать жизнь. Полагаю, я просто выбрала более социально приемлемый способ самоубийства, отравляя себя каждый божий – грустный, позорный, бесконечный и неизменно пропитанный алкоголем – день.
Сейчас я уже могу проследить всю эту тьму непосредственно до чувства стыда, окружавшего мое тело, и до моей детской травмы. (Вот почему мы предпочитаем жить в своей голове – чтобы не чувствовать тела.) [18]
Вины моей здесь не было – я просто не знала, что мое тело в порядке, что оно в безопасности. Потому что я не чувствовала себя в безопасности. Никто мне не говорил, что я в безопасности, совсем наоборот – меня воспитывали в страхе. Страх использовался как орудие любви и контроля. Бога следовало бояться. Родителей следовало бояться. Неудач, похищений, ураганов, сожалений и собак – бояться. Я не чувствовала, что нахожусь в безопасности, потому что… не находилась.
О чувстве безопасности в собственном теле не шло даже речи. Ладно, допустим, дома такого не услышишь, но и по телеку мне бы точно не рассказали, что мое тело в порядке и что я в безопасности. А ведь у меня было не просто хорошее, у меня было прекрасное тело. Когда стала заниматься триатлоном, я вдруг поняла, что мое тело – это, блин, чудо из чудес. Я совершила истинный подвиг – выносила, родила и выкормила двоих детей (и это с моими-то инвертированными-не-инвертированными сосками!), а узнала, что все с моим телом в порядке лишь благодаря триатлону.
Да, сегодня я знаю, как далеко продвинулась, какую громадную работу проделала над собой, потому что сегодня я – «в порядке». Оглядываясь назад, я понимаю, что я даже лучше, чем просто в порядке. Я действительно преодолела немалую часть тернистого пути к принятию себя. Выжившая, пережившая – слово, которое я только недавно начала применять к себе. Да, путь не был коротким – не раз я больно ушибалась и падала без сил.