– Денис, я хотел посоветоваться по поводу Козлова из пятой палаты… – начал было Слава, но осёкся на половине фразы, потому что увидел меня, заспанную и растрепанную. – Я не вовремя? – перевёл он взгляд на заведующего.
– Нет-нет, всё в порядке, – я быстрым движением пригладила волосы, встала, поднялась с дивана и одёрнула хиркостюм. – Мне пора.
И, прошмыгнув мимо мужчин, выбежала из кабинета.
Господи, как так получилось, что я уснула? Гадство! Денис теперь ещё больше ко мне цепляться будет. Работать нормально не даст после такого проявления наглости с моей стороны. Но он ведь сам привёл меня в кабинет. И перед Славой неудобно получилось. Так, ладно. Об этом подумаю завтра. А сейчас были дела поважнее. Пятиминутку я уже проспала. Перевязки сделаю быстро, а потом наведаюсь к Марии Васильевне. Я всё-таки была полна решимости отговорить упрямую старушку от операции, которая может её убить.
Денис
– Хм, ты всегда так делаешь, Дэн? Сначала орёшь на подчинённых, а потом их у себя в кабинете спать укладываешь?
Слава прошёл в кабинет, задумчиво вращая в руках смартфон, а потом поднял глаза на меня.
– Долго объяснять… Почему тебя это так волнует?
– У тебя с ней что-то есть? – проигнорировал мой вопрос друг.
– Есть, – кивнул я. – Я её начальник, она – врач моего отделения. Вот и всё, что у нас есть. Слава, а тебе что за дело?
– Она хорошая, она мне понравилась.
– Давно ты женщин выбираешь по принципу хорошести?
– Да не выбираю я её. Мне просто не нравится наблюдать, как ты её обижаешь. Или это в порядке вещей, и до меня так же было?
– Слав, ты про Козлова что-то хотел спросить, – я обогнул стол, сел за рабочее место и сцепил руки в замок.
– Да к чёрту Козлова, Дэн. Просто она – вылитый ты. Такой же трудоголик, одержимый хирургией. Ты мой лучший друг. Я тебя знаю одиннадцать лет, Дэн. И, когда у тебя женщина вызывает такие сильные чувства, неважно —положительные или отрицательные, – это неспроста… В общем, подумай об этом…
– Подумаю, – эхом отозвался я, провожая друга взглядом.
Ольга
Я стояла возле дверей палаты и слушала разговор, явно не предназначавшийся для чужих ушей. Было время обеда, и я как раз хотела зайти к Марии Васильевне, пока её соседки вышли в буфет. Но она была не одна. Аркадий Степанович навещал свою супругу чуть ли не каждый день. Старики были настолько трогательны в проявлении своей любви. Я наблюдала за ними, такими настоящими, и мной овладевало странное, незнакомое до этих пор чувство белой зависти. Неужели так бывает? Неужели можно так любить: в любом возрасте, в любом облике, в болезни и в здравии, в горе и в радости?
Они общались с достоинством, присущим их поколению, но в то же время с такой невыразимой нежностью, что это не могло оставить меня равнодушной.
// Они общались с достоинством, присущим их поколению, но в то же время с такой невыразимой нежностью, что это не могло оставить меня равнодушной…//
Я просто диву давалась. Оказывается, любовь можно пронести через годы.
Казалось бы, в разговоре двух пожилых людей ничего такого не было. Речь шла о совершенно обыденных вещах. О кошке по кличке Дуся, о соседях, о герани, цветущей дома на подоконнике. Но то, как тепло они друг на друга смотрели, то, как Аркадий Степанович расчёсывал её седые пряди маленьким гребнем, а потом по просьбе супруги долго искал в сумке зеркальце… У меня эти простые мелочи вызвали трепет в душе и какое-то волнение.
Я осторожно прикрыла дверь и направилась в ординаторскую. Не время сейчас. Не нужно их тревожить. Забегу к ней потом, успеется.
Денис
Рабочий день закружил в своём водовороте. Ближе к двенадцати часам вызвал главный врач. Оказывается, одна из пациенток сфотографировала и выложила у себя в инстаграме порцию обеда из нашего
буфета. Якобы мы недокармливаем людей. В тарелке подписчики насчитали у неё двадцать восемь макарон. Мысль, что она успела часть съесть или перевалить в другую тарелку, как-то не приходила никому в голову. Дело раздули из ничего. История дошла до горздрава, и мне пришлось писать по этому вопросу объяснительную. За всё время заведования настолько бесполезно я своё время ещё не тратил.
На лестнице, когда уже возвращался в отделение, меня поймал Слава. Начал что-то мне рассказывать, но я, как ни старался, в суть вникнуть не мог. Мысли по-прежнему крутились вокруг макарон и пределов человеческой глупости. Приятель шагал в ногу со мной и, когда мы поравнялись с дверью одной из палат, неожиданно притормозил:
– Постой, надо помочь.
Остановился и я. Но, не сразу сообразив, чем помочь и кому, так и остался стоять в коридоре. Слава же зашёл в палату. Там Ольга с медсестрой пытались переложить с каталки на кровать пациентку, видимо, после операции. Слава опустил каталку до
уровня койки, и совместными усилиями им удалось переместить женщину.
А я стоял как дурак и смотрел на происходящее, даже не понимая, от чего меня так накрыло. Ведь подобное происходило каждый день, работа в нашем отделении требовала больших физических усилий ото всех сотрудников, от женщин в том числе. Так в какой же момент я решил будто так и надо? В какой момент стал закрывать на это глаза? Ещё в детстве мне вложили в голову, что простые вещи, которые я могу сделать как мужчина: придержать дверь, помочь с тяжелыми сумками, – сделают жизнь женщины приятнее и удобнее. Тем более, что мне это ровным счетом ничего не стоит.
Но, видимо, работа свела на «нет» всё во мне, что было человеческое. Нет, я не сделался хамлом и быдлом, только замечать жизнь, настоящую и правильную, будто перестал. Душа зачерствела, что ли?
Я увидел, как Ольга подняла глаза на Славу и, тепло ему улыбнувшись, что-то проговорила. С удивлением я обнаружил, что хочу, чтобы она так же смот-
рела на меня – с благодарностью и симпатией. Это была совершенно глупая, необоснованная ревность, и, чтобы заглушить идиотское и неуместное чувство, я поспешил к себе в кабинет.
Ольга
Холл был украшен к Новому году, Галина Николаевна постаралась. Тут и ёлочка имелась со струящимся «дождиком» и шариками, и мишура на окне… Пациентам праздничное убранство очень нравилось, они любили коротать здесь время. Это хоть как-то скрашивало дни вынужденного заточения. Соседки Марии Васильевны устроились в креслах перед телевизором и ловили каждое слово ведущего вечернего ток-шоу. Поэтому я решила воспользоваться моментом и переговорить с Марией Васильевной с глазу на глаз.
– Оленька, ты опять дежуришь? – пожилая женщина улыбнулась, когда я вошла в палату и прикрыла за собой дверь. – Всех денег не заработаешь, милая.
– Мария Васильевна, вы как? Медсестра была? Укол сделала?
– Да толку от этих уколов. Не помогает ничего, Оля.
– Нужно немного подождать, препарат же не сразу действует, – попробовала успокоить её я.
Возникла неловкая пауза, а потом Мария Васильевна проговорила:
– Оля, ты не переживай за меня. Я ведь знаю, почему ты пришла. Вы ссоритесь из-за меня с Денисом, я не хочу, чтобы вы…
– Да при чём здесь Денис? Он меня в последнюю очередь волнует. Я за вас очень беспокоюсь. Откажитесь от операции, Мария Васильевна, – горячо попросила я. – Вы можете её не перенести.
– Ну, значит, так суждено, Оля, – и пожилая женщина отвела взгляд. – Я давно живу на этом свете. А перед Аркадием Степановичем я не буду калекой.
– Мария Васильевна! Вы поймите, уж простите за прямоту, вы всё равно не встанете. А при ампутации будет гораздо больше шансов на успех.
– Оля, ты знаешь, как мы с Аркадием Степановичем познакомились?
– Нет, – ответила я, не понимая, к чему она клонит.
– Мы познакомились на танцевальной площадке. Танцы устраивали прямо между домами. Ох, как Аркадий меня кружил! – лицо Марии Васильевны приняло мечтательное выражение, морщинки разгладились, губы растянулись в улыбке. – Он был молодой статный красавец с пышной шевелюрой, я тоже была хороша. Наряды шила себе сама, в те времена о таком изобилии, как сейчас, можно было только мечтать. Спустя время моя лучшая подруга Зинаида рассказала, что все любовались на нас с Аркадием и завидовали. Как же я была удивлена! Ведь мы ничего и никого вокруг не замечали! Мы прожили очень счастливую жизнь, Оля. И всю жизнь я чувствовала себя любимой. Правда, детей так и не нажили. Видимо, так Богу угодно было. Но я не об этом хочу сказать, Оля. Для своего любимого мужчины я хочу остаться женщиной до конца.