Такие моменты нас и характеризуют.
Уступишь свою единственную надежду на спасение незнакомцу? И будет ли иметь значение, кто этот незнакомец: старик, который жизнь прожил, или юноша, который жизни ещё не видел?
Или разделишь с ним обломок, приговорив обоих к верной смерти?
А может будешь отчаянно бороться за вожделенный плот с полным осознанием того, что, всего лишь отняв обломок, уплывёшь прочь, не причинив незнакомцу вреда, все равно станешь убийцей?
Сочтешь это убийством?
Способен ты на хладнокровное убийство?
А что будешь чувствовать, уплывая? Станешь оглядываться назад? Будут ли слезы застилать твои глаза? Или будешь считать себя хреновым победителем?
Угроза смерти способна разрушить мыльный пузырь наших представлений о самих себе. Много чего ещё на это способно.
Я живу в мире, где очень мало ограждений. А те, что сохранились, совсем обветшали за последнее время.
Мне это совсем не нравится. Не существует больше истинного пути. Остались только окольные, да и те постоянно приходится прокладывать заново, чтобы ненароком не нарваться на МФП, черную дыру и всевозможных монстров, не говоря уже об этических ямах, которыми буквально усеяны маршруты постапокалиптического мира.
Стеклянный офис Риодана в приватном режиме: пол — прозрачный, стены и потолок затонированы. Я уставилась в стеклянную стену, завороженная отражением глянцевого черного стола за моей спиной в стеклянной стене, отражающейся в столе, отражающимся в стене, и так до бесконечности, как в зеркальном лабиринте.
И хотя я стою прямо между столом и стеной, для мира и самой себя я невидима. Синсар Дабх по-прежнему таинственно помалкивает и по какой-то неведомой причине продолжает меня скрывать.
Подняв голову, я рассматриваю место, где должна была бы быть.
Лишь пустота смотрит на меня в ответ. И это на удивление уместно.
Tabula rasa — чистый лист. Это я. Знаю, где-то завалялась ручка, но я, кажется, разучилась писать. А может, просто поумнела и поняла, что теперь мне приходится иметь дело уже не как в юности с простым карандашом, следы которого легко стереть ластиком, а с маркером: черным, толстым и несмываемым.
«Дэни, перестань убегать. Я хочу всего лишь поговорить…»
Дэни больше нет. Теперь есть только Джада. Я не могу переписать историю: нашу с ней ссору; то, что мы с Бэрронсом переставили зеркала; и то, что Дэни выбрала то из них, которое ведет в слишком опасное место. Не могу изменить её ужасное детство, полное издевательств, которое расщепило её личность, с чем она, кстати сказать, потрясающе и очень творчески справилась и смогла выжить. Из всего перечисленного мне, пожалуй, больше всего хотелось бы исправить именно последний пункт.
Меня парализует страх того, что я могу всё запороть. Я прекрасно осознаю силу эффекта бабочки, знаю, что даже малейшее и самое безобидное действие может привести к невообразимой катастрофе, и моя попытка разобраться с Дэни — болезненное этому доказательство. Пять с половиной лет её жизни потрачены зря. Энергичная, забавная, эмоциональная, с неуемной жаждой жизни Мега превратилась в бессердечного киллера.
В последнее время я утешала себя мыслью о том, что хоть Бэрронс и его парни и балансируют на грани человечности, они всё-таки придерживаются определенного кодекса, живя так, как им это выгодно, и при этом не особо вредя нашему миру. Как и у меня, у каждого из них есть монстр внутри, но они выработали свод правил, который помогает им сдерживать свою дикую натуру.
По большей части.
Что меня вполне устраивает.
Я всё продолжала уговаривать себя, что тоже выработаю кодекс, которого буду придерживаться, используя их как пример для подражания. Я фыркнула. Нелепо и смешно. Те, кто были для меня примером год назад, и те, кто являются им сейчас — полярные противоположности.
Я подняла взгляд на монитор, показывающий наполовину затемненную каменную пещеру, где на границе тьмы и света сидят Бэрронс с Риоданом, наблюдая за фигурой, скрытой в тени.