Возле Севы останавливается Валентин Федоров. Сева поднимает к нему лицо.
Фёдоров: «Сева? Кого поджидаешь?»
Сева: «Никого, Валентин Васильевич… Просто сижу».
Фёдоров внимательно смотрит на снаряжение Боброва, на его самодельную клюшку.
Фёдоров: «Пойдём на тренировку, Сева».
Сева встаёт: «Валентин Васильевич… У меня такая плохая экипировка. Лыжный костюм… Стыдно в таком рядом с вашими игроками».
Фёдоров: «Сева, выигрывает спортсмен, а не его экипировка. Пойдём»…
Зима. Сестрорецк.
Сева Бобров целуется с девушкой. Она заметно выше него.
Девушка: «Не надо, Сева».
Бобров: «Почему? Что ты?»
Девушка: «Рано нам».
Бобров: «Ты что, Зинка? Мне семнадцать, на днях восемнадцать стукнет. И тебе…»
Девушка: «Семнадцать».
Бобров: «Мы взрослые…»
Девушка: «Нехорошо это»…
Бобров: «…А я уезжаю…»
Девушка: «Играть?»
Бобров: «Играть. Настоящий матч. Всё серьёзно».
Девушка: «Зато у нас с тобой не серьёзно…»
Бобров: «Это почему же? Ты думаешь, у меня ветер в голове?»
Девушка: «Хоккей у тебя в голове… А я для тебя…»
Бобров: «Вот это ты зря, Зина. Не спорю, спорт – это важно. Но дружба важнее».
Девушка: «Значит, у нас дружба? Всего лишь дружба? Тогда зачем целоваться хочешь?»
Бобров: «Зин… Ну ты что! Ты же знаешь… Нравишься ты мне очень».
Девушка: «Проводи меня, поздно уже. Мама ругать станет».
Бобров хватает девушку в охапку и неистово целует её лицо.
Хоккей с мячом. Бобров уверенно ведёт клюшкой мячик. Зрители восторженно кричат, свистят, хлопают.
После матча вокруг Боброва много болельщиков, много девушек.
Незнакомая девушка целует Боброва: «Ой, вы такой молодец!»
Из-за спины слышится чей-то голос: «Бобров, не упускай!»
Бобров с удовольствием целует незнакомку.
Квартира Бобровых. За столом отец, мать, Сева и его сестра Тоня.
Отец: «Ну что ж. Наливаю всем по маленькой. Выпьем за спортивные достижения нашего Севы. Ты молодец, дружок».
Сева (с нетерпением): «Меня позвали участвовать в летнем сезоне ленинградской сборной. Футбол!»
Отец: «Об этом ещё рано… Давайте сперва зиму переживём. А что там летом будет, посмотрим».
1941
Улица города. Громкоговоритель на столбе. Металлический голос диктора объявляет о начале войны. Толпа неподвижно смотрит на громкоговоритель.
Интервью. Всеволод Бобров: «В сорок первом, когда мой брат Володя должен был демобилизоваться, началась война. 22 июня он должен был участвовать в футбольном матче, но в семь утра прозвучала боевая тревога… Через два часа курсанты экстренно снялись из лагеря, и в считанные дни мой старший брат был уже на фронте».
Здание военкомата. Огромная толпа у дверей. Из дверей с трудом проталкивается Сева Бобров. Пробирается сквозь толпу.
Квартира Бобровых.
Мать бежит навстречу Севе, за ней следует взволнованная Тоня.
Обе в один голос: «Ты где был?»
Сева: «В военкомат ходил».
Мать: «Что?»
Сева: «Заявление написал… Бюрократы… Крючкотворы… Когда надо, говорят, тогда и призовём, а пока, говорят, вкалывай на заводе».
Мать: «Куда ты спешишь? На заводе рабочие руки нужны. Не всем в окопах сидеть. Хватит, что Володю на фронт отправили».
Сева обнимает мать: «Всё будет хорошо, мама. Вовка скоро вернётся. Война быстро закончится»…
Мать (с большим сомнением): «Да уж… Когда с финнами воевали, тоже говорили, что скоро закончится».
Сева (обеспокоенно): «Отец что-то задерживается».
Сева подходит к окну. По улице идут мужчины с вещевыми мешками за плечами. Рядом с некоторыми семенят плачущие женщины.
Бомбы падают на город. Слышен звук сирены, оповещающей о воздушной тревоге.
Сева в мастерской завода, работает напильником, прислушивается.
Люди бегут между кирпичными корпусами завода. Сева то и дело смотрит на небо.
«Страшно?» спрашивает ковыляющий рядом взрослый мужчина.
«А тебе, что ли, не страшно, Михеич?»
Михеич устало приваливается к стене: «Я в гражданскую под всякими обстрелами побывал. И под саблями тоже. Человек боится, однако ж ко всему привыкает… Только всё равно страшно»…
Сентябрь 1941. Ленинград. Финляндский вокзал.
Кольцо вокруг города сжимается всё туже.
Толпы женщин с плачущими детьми, старики с потускневшими, серыми лицами, мешки, рюкзаки, чемоданы, всё колышется огромной густой массой то в одну, то в другую сторону и вдруг замирает у репродукторов.
Олег Белаковский одет в военную форму, слушает, задрав голову, голос диктора.
Кто-то кричит: «Алик!»
Олег оборачивается, шарит глазами, видит продирающегося сквозь толпу Севу Боброва в кепке и поношенном демисезонном пальто.
Олег: «Севка, чёрт, откуда?!»
Олег дружески тычет Севу в плечо, Сева отвечает тем же.
Олег: «Несколько месяцев не виделись».
Сева: «Ты почему в форме? На фронт отправляешься?»
Олег: «Я поступил в военно-медицинскую академию. Сегодня нас вывозят из Ленинграда. А ты откуда?»
Сева неопределенно мотает головой и вместо ответа легонько подталкивает Олега: «Давай выберемся отсюда».
Олег: «Ты давно из дому?»
Сева: «Сегодня приехал и сегодня уезжаю» Он снимает кепку и мнёт её в руках.
Олег: «Слушай, у меня тут есть кое-что с собой».
Сева вопросительно смотрит на товарища. Они устраиваются на ступеньках. Олег достаёт из вещмешка буханку хлеба, разламывает её надвое. Сева делит свою долю ещё раз пополам и медленно, сосредоточенно жуёт, тщательно пережёвывая.
Олег: «Так как там у нас, в Сестрорецке?»
Сева молчит, смотрит на толпу, затем говорит: «Война… Не может этого быть… Завод эвакуируется».
«Куда?»
«Точно пока не знаю».
«Ваши едут с заводом?»
«Конечно, куда отцу без него…»
Олег: «А ты?»
Сева: «Тоже с ними…» и добавляет, словно стыдясь: «Ходил в военкомат… Не взяли».
Оба молчат.
Сева: «Неохота уезжать… Но там всё равно долго не пробуду. Подамся на фронт».
Олег: «Кого ты видел из наших?»
Сева: «Летом, давно видел Маляра. Сейчас он на фронте».
Олег: «А Коновалов?»
Сева: «Тоже в армии. Из наших почти никого не осталось».
Сева хлопает себя по карману, достаёт пачку сигарет. Они оба закуривают.
Над ними клокочет шум площади, позывные радио и голос: «От Советского Информбюро. Сегодня после упорных и ожесточенных боёв наши войска оставили город…» Голос диктора тонет в паровозных гудках.
Сева выплёвывает чинарик, надвигает на лоб кепку.
Сева: «Хорошо, что увиделись. Теперь кто знает, когда ещё придется встретиться».
Олег: «Ты напиши мне. Слышишь, обязательно напиши. Пиши на адрес академии. Её ты всегда разыщешь… Ну ладно, давай лапу».
Сева ухмыляется: «Слушай, а может быть, ещё когда-нибудь сыграем?… Если живы останемся…»
Олег: «Может быть, и сыграем…»
Сева: «Ну будь здоров!»
Он сбегает по ступенькам без оглядки.
Хроника. Парад в Москве Полки с Красной площади уходят на фронт.
Сестрорецк. Комната Бобровых в коммуналке.
Мать Севы пакует вещи в чемодан: «Неужто всё так плохо? Зачем уезжать?»
Отец строго: «Эвакуируют нас, мать. Весь завод. Радуйся, что все вместе отправляемся. У других кто в одну сторону, кто в другую… Война разбрасывает…».
Мать Севы: «Миша, неужели мы с ними не справимся? Неужели немцы…»
Отец: «Не говори глупости».
Мать: «Но ведь отступаем! Бежим-то как! Значит всё плохо! Говорят, немцы вот-вот возьмут Ленинград в кольцо. Страшно мне…»
Она садится на стул и плачет.
В квартиру вбегает возбуждённый Саша Никитин. Его встречает Тоня.
Никитин: «Тоня, где Сева?»
Тоня: «На заводе. Погрузка там».
Никитин смотрит на часы: «Не успею. Машина ждёт».
Тоня: «Ты почему в форме?»
Никитин: «Уезжаю… На минутку заскочил».
Тоня (закрывает от ужаса рот ладонями, чтобы не вскрикнуть): «На фронт? А почему не с нами в Омск?»
Никитин: «Упросил отправить меня корреспондентом. У меня опыт, ты же знаешь, я много для заводской газеты писал…»
Тоня: «А твоя мама?»
Никитин: «Её вчера бомбой… Меня ничто не держит. На фронт хочу… Ненавижу их… Увидимся ли? Севке передай от меня привет. Удачи вам, держитесь. У меня никого нет, кроме вас»…
Никитин убегает вниз по лестнице, громко топая сапогами. Тоня кричит ему: «Саша!..»
Поезд. Самолёты в небе. Вдоль железнодорожного полотна взрываются бомбы. Крик, визг, плач. Дым, пыль. Чёрные воронки на снегу.