Итак, раз это так необходимо, слушай. Все, как на духу и с самого начала.
Когда родилась Криста, мне было шесть. Мои родители почему-то много времени проводили с ее родителями. Став старше, я объяснил это тем, что они над чем-то вместе работали. Но, конечно, это только моя придумка, и может быть абсолютной неправдой. Может быть, они были собутыльниками или еще кем, а наивный мозг шестилетки был склонен все идеализировать, старательно вытесняя из долговременной памяти бутылки и побои. Демон его знает, как все было на самом деле! Прости, Господи, что упоминаю врагов Твоих.
И да, я не помню, как назвали Кристу родители. Они успели сказать ее имя всего лишь раз в моем присутствии. А потом мы остались одни на той демоновой улице. Ох, опять. Прошу прощения за все будущие сквернословия сразу, но если Ты есть, то сам знаешь, эту историю без ругательств не рассказать.
На чем я остановился? Ах да. Мы остались одни. Я и держал на руках маленькую девочку, с белыми и на удивление длинными для новорожденной волосами. Она кричала, не переставая. И я совершенно не понимал, что теперь мне с ней делать. Да что там с ней, я не понимал даже, что делать с собой. Чтобы успокоить ее, я начал с ней болтать. Говорил все подряд. Просто называл все предметы, что видел вокруг себя, по очереди.
Я стоял рядом с покосившейся и давно закрытой церковью и одним из предметов, попавшихся мне на глаза, очевидно, оказался крест.
– Смотри, какие ворота, – говорил я. – И крестик! Гляди, какой крестик!
И девочка успокоилась. Замолчала.
– А вон трубы, – продолжал я, и она опять заплакала. – Не нравятся трубы? А крестик?
И снова тишина.
– Крестик, крестик, самый красивый на свете крестик…
Приговаривал я, забираясь в разбитое церковное окно цокольного этажа. Так что, выходит, Криста сама выбрала себе имя, да.
Мы жили в той полуразрушенной церкви. Я понимал, что детей надо кормить и мыть, но точно не готов был делать это сам. И если себе еду я еще мог украсть, то Кристе необходимо было молоко из бутылочки. И соска на бутылочку. Ну и где я это все должен был брать?
Именно вопрос жизнеобеспечения Кристы стал причиной того, что я нашел подобие семьи.
Мышку я повстречал на одном из рынков, когда пытался украсть молока. Она схватила меня за ухо, когда моя рука уже тянулась к заветной бутылке.
– Попался! – завопила она писклявым противным голосом и потащила меня в какую-то подворотню.
Я попытался вывернуться, но она держала за ухо крепко.
– Маленький гадкий воришка!
– Я не вор! – мне было обидно называться вором.
– Я своими глазами видела, как ты пытался украсть молоко! – девчонка за ухо развернула меня к себе, удивляясь моей наглости.
– Это не мне!
Она сразу же меня отпустила и с любопытством уставилась на меня.
– Котенка прячешь? Покажи!
– Не котенка, – буркнул я.
– А кого?
Конечно, мне хотелось переложить ответственность со своих плеч на чьи-нибудь другие, и мне действительно нужна была помощь. Поэтому я недолго думал.
– А ты никому не скажешь? – сощурился я.
– Зуб даю, – пообещала девчонка. – Коренной! Меня, кстати, Мышкой зовут.
Это показалось мне серьезным аргументом и почти клятвой на крови, и я повел Мышку в церковь. Новой знакомой было двенадцать или около того, она не помнила своих родителей и своего имени, жила на улице с самого раннего детства и на рынке тоже воровала. А ко мне прицепилась исключительно из природной вредности.
– Да, – протянула она, увидев орущего в грязных тряпках ребенка. – Это точно не котенок.
Я до сих пор благодарен ей за жизнь Кристы. Сам бы я не справился. Не в шесть лет. И хоть теперь мне пришлось воровать и для Мышки тоже, я был счастлив тому, что она взяла на себя заботы о белокурой девочке. Если подумать, то без Мышки и я бы не выжил на демоновой улице, у которой были свои законы, жестокие и непонятные, но неукоснительно соблюдаемые и вбиваемые кулаками прямо в тупые головы новичков. Наша старшая подруга сделала все возможное, чтобы я получил от уличной жизни как можно меньше тумаков.
По ночам, когда Криста засыпала, подложив под щечку маленький кулачок, мы с Мышкой подолгу разговаривали. О прошлом, о родителях, о мечтах… Я все пытался вспомнить, что было перед тем, как мы с Крис оказались возле этой церкви, но у меня ничего не получалось. Подруга говорила, что это к добру.
– Значит, случилось что-то настолько плохое, что если ты вспомнишь, то сразу умрешь! – страшным голосом вещала девочка.
– Прям-таки и умру, – фыркал я, в душе с ней соглашаясь. – От воспоминаний не умирают.
– Еще как умирают. Чаще, чем от арбалетной стрелы!
– Гонишь!
– Вот те зуб!
– Два давай!
Мы смеялись, обнимали малышку Кристу и так засыпали. Я был счастлив тогда.
Знаешь, Господи, мы прожили в той церкви втроем около трех лет, а я не могу вспомнить лица Мышки. Оно смазывается в памяти, ускользает, черты не задерживаются в голове и на миг… Однажды она просто не вернулась. Я искал ее по всему городу, звал ее по имени на перекрестках, спрашивал у знакомых. Один из них рассказал мне, что Мышка понравилась одному из местных бандитов (она ведь выросла в очень симпатичную девушку). Этот бандит пригласил ее куда-то (память меня подводит), и она пошла. Никто больше ее не видел.
Для меня это оказалась намного более страшная боль, чем потеря родителей. Мне казалось, что я не переживу. Каждый раз, когда Криста спрашивала: «Де Мыська?», мне хотелось пойти и убить того ублюдка, который забрал у нас нашу Мыську. Но, хоть мне и было девять, я никогда не был дураком и понимал, что такая моя опрометчивость приведет только к тому, что Крис останется одна. В три года на улице одной не выжить. А значит, месть нужно отложить до лучших времен.
Глава 4
Ронни
Через год после этого я впервые увидел лей-линии.
Я проснулся от яркого пульсирующего света, который словно прорезал пол откуда-то из-под церкви. Сначала я жутко испугался, просто невероятно. Я бросился к Кристе, боясь, что этот луч просто разрежет мою малышку. Схватил ее на руки, прижал к себе, стараясь отодвинуть как можно дальше от света. Крис проснулась, ухватилась ручками за мою шею, испуганно оглядываясь. Жизнь на улице может даже четырехлетнего ребенка научить всегда быть начеку.
– Ронни? Что случилось?
– Малышка, я не знаю, – возможно, нужно было бежать как можно дальше от того света, но я не хотел уходить из своего дома. Я хотел, чтобы ушел свет.
– Ронни, я хочу спать, – захныкала Криста. – Еще совсем ночь.
– Погоди, Крис, – я чмокнул ее в щеку. – Ты все равно не сможешь спать при таком свете.
– Каком свете, Ронни?
Так я понял, что, кроме меня, этот свет никто не видит.
Долгое время я просто не мог спать. Демонов свет залазил под ресницы, как бы я ни укрывался, как бы не прятал голову. Я искал новое жилье, но вдруг обнаружил, что все наиболее пригодные для нашей жизни места, тоже стоят на световых линиях. Сначала от этого понимания я пришел в ужас, но вскоре страх перед неизведанным перешел в раздражение. Я был истощен и измотан бессонницей, я начал срываться на Кристе, драться с такими же беспризорными ребятами, и довел себя до того, что однажды просто лег на линию света в искренней надежде, что она, наконец, поглотит меня или оставит в покое.
И она оставила. Утром я проснулся в полутемном помещении церкви. Рядом играла самодельными куклами Крис. Линия была, но едва заметная, совершенно не мешающая, а наоборот, словно поддерживающая, указывающая путь. Я не знал, отчего линия изменила свое поведение, но понял, что могу влиять на нее. Каждый раз, когда она становилась ярче, я просто ложился на нее спать, и все проходило.
С Лисом мы познакомились еще примерно через год. Даже не помню, при каких обстоятельствах. Может быть, мы даже подрались с ним при первой встрече, а потом я позвал его в гости. Он был младше меня на пару лет и сразу понравился Кристе. Когда он приходил в нашу церковь, она просто млела, а он так же млел от нее. Для маленького белокурого ангела он был чем-то неземным, и Лису нравилось быть для нее именно таким. Он нашел своего зрителя. Точнее, он забрал моего зрителя.