– Кто это? – спросил Сергей у пацана.
– Gentle Giant, – ответил тот тихонько.
– Хуйню, говоришь? – ухмыльнулся Микушин.
Щелкнула ручка перемотки. Толстые пальцы Витюши впились в зеленую и красную кнопки. Стерев несколько секунд, он снова включил перемотку. Опять стер.
– Витя, ну кончай, – взмолился горбатый. Но Микушин раз пятнадцать перематывал, стирал, перематывал… Когда катушка забилась в экстазе, хлеща ракордом по корпусу, снял ее с магнитофона и бросил горбатому в руки:
– На тебе на десятку.
Горбатый испарился.
– Чай будешь? – спросил Микушин у Сергея.
– Давай.
– Смотрел вчера?
– Ага.
– Лохам впаривать по пятерочке! Ха-х-ха-ха!
Посмеялись.
– Вот, Андрюха, – сказал Микушин пацану, – знакомься, Сергей Кузнецов.
Пацан недоуменно пожал плечами.
– Радость и бред! – Микушин растопырил пальцы левой руки, скрючил пальцы правой, как бы играя на гитаре, прикрыл глаза, затряс головой. – Солнце и свет! Тающий след! Это рассвет!
– А, вы музыкант! – сообразил пацан.
– Он, блядь, не просто музыкант. Он это и поет! Наташка, выйди! Не видишь, тут взрослые дядьки разговаривают.
Неприметная светленькая девочка скрылась за дверью радиоузла. Сергей заметил, как пацан посмотрел ей вслед. Потом перевел взгляд на него и смутился.
– Вот тебе тема для газеты, – поучительно сказал Микушин. – Живая рок-легенда!
Сергей запротестовал:
– У меня брали уже интервью. Валентина какая-то.
– Валя-Валентина, что с тобой теперь? – блеснул золотыми зубами Микушин.
– Валя Беляева? – встрял пацан. – Так она же тупая!
– Ну да, – сказал Сергей, – и мне так показалось.
– Короче, вы поговорите, – поднялся Микушин, – мне тут надо… лохам впарить по пятерочке…
***
Домой ехал на 24-м автобусе, держась за поручень и уныло оглядывая салон из-под нависших волос. Усы поникли, плечо ныло от футляра с «Ямахой». Все сидячие места были заняты. Уж точно никто не уступил бы хиппарю в джинсах.
Вышел на остановке «Гостиница Москва», перешел дорогу, с облегчением вошел в прохладное фойе.
– А к вам соседа подселили, – злорадно сказала дежурная, подавая ключ.
Сергей пожал плечами и пошел к себе на третий этаж.
В номере вдумчиво причесывался перед зеркалом двухметровый детина, обернувший талию полотенцем. Увидев Сергея в зеркале, он на секунду остановился, снова провел расческой по волосам, аккуратно положил ее на полочку перед зеркалом, повернулся и протянул руку:
– Данила.
Во рту Данилы сверкнул стальной зуб.
«Почему не золотой?» – подумал Сергей. Но спрашивать не стал. Данила был не из тех, у кого спрашивают. Молча пожал руку. Снял «Ямаху» с плеча, положил на кровать.
– Музыкант? – спросил Данила, поглядев на футляр.
– Немного.
– Это хорошо. Работа нужна?
***
Мама Данилы много лет работала директором магазина «Цветы» на площади Ленина. Отца Данила не знал, горя тоже. Рос любимым, обласканным, девственность потерял в седьмом классе, в 17 впервые побывал за границей, в Венгрии, по молодежной комсомольской путевке. Подружился с парой комсомолок, привез себе кожаный плащ как у комиссара Миклована. В следующий раз – пару плащей и десяток джинсов «Левис», просто про запас. Потом захватил комсомолок, одна осталась в Будапеште, оттуда перебралась в Вену, работать по призванию. Прислала ему открытку.
– Поедешь? – спросил Сергей. Они сидели в ресторане «Сокол», за столиком рядом со сценой.
– Если туда, то с концами, – пожал плечами Данила. – А у меня тут мать.
Помолчали.
– Сам-то не думал? Инструмент в руках есть.
– Шутишь? Кому я там сдался? Там негры в переходе лучше играют.
– Это да, – не стал спорить Данила. – А что насчет здесь?
– Здесь? – Сергей огляделся по сторонам. – Да можно, чего нет. Сколько платят?
– Тридцатку за вечер как два пальца.
Сергей присвистнул.
– Ну так. Приличное заведение!
***
– Любимый художник – Дали? – ответсек Леня опустил листочки с машинописью, воззрился на практиканта поверх очков с толстыми стеклами. Обрамленная черными влажными волосами лысина блестела, – а любимый политик Муссолини?!
– Почему?
– Долго объяснять. Это я уберу, – он обвел прямоугольник текста ручкой, перечеркнул его крест-накрест. – И вообще что за анкета, любимый художник, любимый музыкант. Спросил бы еще «любимый цвет», или «что думаешь о хозяине этой тетради»…
– Понял, – покраснел Андрей. – Ну а вообще?
– Вообще что-то из тебя получится, наверное. Если зайца бить, как говорится…
– Напечатаете?
– А куда мы денемся!
***
Микушин в радиоузле был непривычно мрачен, отрывисто поздоровался, сунул в руки Сергею газету и вернулся к своим занятиям. Сергей развернул номер «Молодого ленинца». На третьей странице увидел свою фотографию с обложки миньона 1979 года – видать, отрезали от остальных и увеличили, – и броский заголовок «От „Рассвета“ до заката» (спасибо ответсеку Лене).
– Чего случилось-то? – не выдержал Сергей.
– Да Наташка куда-то пропала, – рассеянно сказал Микушин, – ничего, найдется. У подружки, наверное.
Сергей кивнул и погрузился в чтение.
«– Вашу группу часто называют эстрадниками. Говорят, что вы ненастоящие рокеры. А что вы думаете по этому поводу?
– Музыка есть или нет, а кто определит, настоящая ли она? Я могу сказать, что тот наш «рок», который я слушал, это с музыкальной точки зрения колхозная самодеятельность. С точки зрения текста недалеко ушло. Я думаю, что «Рассвет» намного ближе к таким рок-группам, как Deep Purple, Led Zeppelin, Foreigner, чем «Савояры» или «Машины времени».
– Получается, вас упрекают в эстрадности, потому что у вас музыка более коммерческая?
– Как у всех популярных композиторов. Юрий Антонов пишет коммерческую музыку, Вячеслав Добрынин пишет коммерческую музыку. Да и на Западе если ты пишешь некоммерческую музыку, то кому ты нужен вообще? Коммерческая музыка – это та музыка, которой хочет слушатель. Что тут плохого?
– Вы часто ссылаетесь на Запад, но вы же понимаете, что нам их никогда не догнать…»
– Во дает, – он остановился и посмотрел на Микушина. – Ты читал?
– Угу, – буркнул тот, упаковывая в коробку очередную катушку.
«нам их никогда не догнать?
– А не нужно никого догонять. Ну вот так вышло, что мы родились в этой стране, говорим на одном языке, одни книжки читали. У нас получается, может быть, хуже, чем у них, но это наш язык и наша жизнь, и другой жизни не будет, поэтому предлагаю полюбить эту». Хорошая концовка.
– Да Андрюха молодец, – кивнул Микушин. – Это он, прикинь, в девятом классе. Не пил бы еще.
– А он пьет?!
– Пару раз видел вообще невменяемым. Вот такой вот, – Микушин согнулся, приставил ко лбу растопыренные пальцы, изобразил, как лезет бодаться. – Ладно, мне закрывать надо. Ты чего хотел-то?
– Да я тут работать устроился. Хотел тебе долг вернуть.
– Давай, – сиреневая бумажка исчезла в пудовом микушинском кулаке, – деньги всегда кстати. А где работаешь?
– В «Соколе». Приходи вечером.
– Нет, извини. Не моя компания.
***
Вечер начался как обычно – с Антонова, продолжился «Генералами песчаных карьеров», потом кто-то заказал «Сюзанну». Сергея уже пару раз угостили, он пел развязно, под «одессита». Заприметил в зале компанию – коротко стриженый мужичок с глубоко запавшими глазницами, с ним какие-то шмары и пара дружков в костюмах, которые сидели на них как фанерные. Кивнул гитаристу и начал:
Вернулся, мама, я домой,
Но не встречаешь ты меня,
На свете я теперь один,
Оди-и-ин на свете я-а-а!
Мужичок в зале пригорюнился.
– О, мама, – выдохнул в микрофон Сергей, – о, мама, где же ты, о, где же ты!
Мужичок наклонился к приятелю, пошептал ему, тот встал и направился к эстраде нетвердой походкой. Одна из шмар обернулась и через плечо посмотрела на Сергея. Он подошел к краю сцены, предчувствуя хруст купюры.
– Сышь, лабух, – неожиданно осклабился подошедший, – это ж ты мне очки итальянские впаривал? Маде ин Чина?
– Ты меня с кем-то путаешь, дядя.
– Это ты попутал!
Он попытался схватить Сергея за ногу, но тот проворно отступил. Из-за столика уже спешили блатные. Сергей озирался, намечая пути отступления.