За самовольное захоронение в неположенном месте его начали
преследовать власти Крыма, вплоть до прокурора: все требовали выкопать
гроб и отнести его на кладбище, грозили тюрьмой, но перезахоронить прах
без ведома Мавра никто не посмел, ибо весь прибрежный край Соленой Бухты
стоял за него горой.
После Любови Алексеевны он не мог воспринимать других женщин. А из
мужчин выделял и поддерживал тесные приятельские отношения с бывшим
командиром подводной лодки Радобудом и дежурным с лодочной станции
Курбатовым. С Радобудом его связывало одинокое, холостяцкое житье - от
отставного капитана первого ранга, хватившего дозу радиации, ушла жена.
Они часто ходили с Мавром на быстроходном катере на рыбалку, ныряли с
аквалангом и собирали со дна остатки древних цивилизаций в виде
корабельных обломков и битой посуды и продавали в антикварные лавочки на
пляжах.
Они, порой, целыми днями играли в шахматы.
Все остальные считались хорошими знакомыми и соседями - у Мавра не
было врагов, поскольку он владел огромным потенциалом примиряющего начала
и мог найти общий язык даже с самым горячим и нетерпимым горцем.
Были у него давние, верные отдыхающие постояльцы, челночницы,
гоняющие за товаром в Турцию, приезжавшие на юг уже лет пятнадцать. Они
приезжали и с мужьями, и с детьми, и с любовниками и просто женской
компанией. Потом постепенно от них перестали приходить открытки с
поздравлениями, заказы на жилье в бархатный сезон. Прекратились и
неожиданные наезды веселой толпой; кто-нибудь из них заедет тихо и в
одиночку, и то по торговым или каким-то странным делам, и уедет, не
прощаясь. Мавр сразу же понял, в чем дело: они мучались и стыдились своей
крайней нищеты, семейных разладов и одиночества.
Все они были из одного северного города Архангельска, все с
филологическим образованием, умненькие, разговорчивые и все по-пионерски
романтичные - обожали море, ночные костры, песни под гитару и приключения.
И все любили массаж и голос Мавра, на магнитофон его записывали, чтобы
слушать дома зимой.
И вот после длительного перерыва вновь нагрянули все вместе,
оказывается попутно, с огромными клетчатыми сумками, набитыми кожей и
тряпьем. В красивых платьях и костюмах, с проблеском золота и серебра на
руках и шеях, в изящной импортной обуви, украшающей ноги - неузнаваемые,
счастливые и ухоженные дамы! Повисли все втроем на Мавре, тискали его,
мазали губной помадой, гладили седые вихры и, не опасаясь за макияж,
ревели черными слезами.
Как-то уж получилось, что он стал свидетелем их судеб, большого и
важного отрезка жизни, блеска, нищеты и возрождения. И это нельзя было
назвать дружбой, по крайней мере, сам Коноплев так не считал, поскольку
подобных отношений за долгие годы жизни у теплого моря наладилось тысячи и
с самыми разными людьми. Между ними всегда стояли деньги, и они-то мешали
сблизиться: заканчивался отдых, и наступало время платить за него. И
отказаться от этого Мавр не хотел принципиально, ибо все обращалось или
могло обратиться в плоскость родственных отношений или что еще хуже - в
нахлебничество. У него был горький опыт, когда обнаруживаешь, что
нахальство человеческое не имеет границ и стоит лишь единожды поступиться
принципом, как потом потребуется несколько лет, чтобы отвадить халявщиков.
Да еще и расстаешься чуть ли не врагами!
В день приезда для постоянных клиентов он устраивал бесплатный пир с
винами разных сортов, шашлыками, азу собственного приготовления, горами
всевозможных фруктов и катанием по вечернему морю на катере каперанга
Радобуда; почти такой же загул следовал по окончании сезона, но за все
остальное надо было рассчитываться.