1
На весь окружающий мир и суету человеческую Святослав Людвигович смотрел
печально и безрадостно, как поживший и заезженный конь, поставленный за
ненадобностью в стойло, но пока еще не лишенный сил. Время от времени его
приглашали на какие-то заседания ученых советов, куда он принципиально не
ходил, поскольку не желал выглядеть старинной мебелью, поставленной для
антуража; бывало, вызывали на собрания ветеранов-геологов, которые он тоже
игнорировал, ибо знал, что, кроме ностальгических и хвастливых
воспоминаний, бутафорского костра в соседнем сквере и походных песен,
исполняемых под гитару старческими голосами, ничего интересного не будет.
А еще приходили десятки зазывающих писем из всевозможных общин, обществ,
сект и медитационных центров, которых расплодилось великое множество и
которые стремились заполучить у академика некие "знания". В переписку он
не вступал и всю почту вместе с присланной литературой связывал в пачки и
складывал на антресолях: бумагу можно было использовать вместо топлива,
если что...
Дважды Насадному предлагали уехать из России: первый раз в Германию, по
приглашению литовской общины - вспомнили, что он родился в Прибалтике,
сулили предоставить бесплатно хорошую квартиру и приличный пансион. Второй
раз зазывали в Англию, причем к нему в Питер специально приезжал
представитель компании "Де Бирс", обещавший обеспечить достойную,
цивилизованную старость. Академик мягко и упрямо отказывался, не выдавая
своих убеждений относительно свободы, капитала и, в частности, хищной
волчьей пасти вышеозначенной фирмы.
И только однажды сорвался, когда ни с того ни с сего в октябре девяносто
третьего ему как старому академику предложили проклясть засевший в "Белом
доме" парламент. То ли спутали с другим старейшим питерским академиком,
охотно проклинающим всех, кого ни предложат, то ли решили, коль он родился
в буржуазной Прибалтике, то, следовательно, - сторонник прогрессивных
реформ, расстрелов и западного образа жизни. Что-то вроде латышского
стрелка-наемника в свое время. Возмущенный Святослав Людвигович написал
страстное, гневное письмо и разослал во все газеты, которые знал, но
опубликовали его только в незаметной частной газетенке; в других обозвали
"красным фашиствующим академиком".
После этого Насадный вообще самоустранился от мирской жизни и даже на
улицу выходил лишь с наступлением сумерек, либо в дождливую погоду, когда
можно не просто прикрыться зонтом, а отгородиться им от прохожих. Занять
время у него было чем, и увлечение это давно стало художественным
творчеством, к которому он, как всякий творец, относился щепетильно и
страстно.
Лет двадцать назад, когда в камералке института списали и выбросили в
металлолом старинное, еще дореволюционное камнерезное оборудование,
Святослав Людвигович перетащил его к себе на квартиру (просторную,
академическую, только что полученную вместе со званием), отремонтировал,
запасся алмазными дисками, пилами и превратил прежний минералогический
музей в мастерскую. Сначала просто изготовлял шлифы - распиливал камни и
до зеркала шлифовал одну поверхность, выявляя таким образом внутренний
рисунок и красоту минерала или куска породы; потом, когда появилось
бессмысленное количество свободного времени, принялся делать крошечные
шкатулки и, наконец, творить каменные панно, размером от спичечного
коробка и до метровых полотен. И, как Скупой Рыцарь, никому не показывал
своих произведений ни под каким предлогом. Однако же представителю "Де
Бирса" откуда-то было известно об увлечении академика, и он явился под
предлогом взглянуть на шедевры камнерезного искусства.