Макс! Каквамнесовестнотакговорить?
Откуда в вашем поколении столько жестокости?
- Я всего на десятьлетвасмоложе,-ответилШтирлиц.-Одно
поколение... Вам пятьдесят семь, мне сорок семь - какая разница?
-Огромная...Когда-нибудьпоймете...Несердитесьнамолодого
оболтуса...Нацисты попортили ему многокрови...Идайте,пожалуйста,
трубку Манолетте...
Штирлиц обернулся к бармену:
-Тебя...Онпопросит,чтобытыпригласилктелефонуего
родственника, паршивого барича...
Манолетте - хоть и держал в баре телефон уже четыре года-приложил
трубку к плечу,какивседеревенскиежители,неумело,снекоторой
опаской:
- Ты еще не умер, мальчик? - прокричал он. - Вообще-то янепротив!
Твои близкие должны будут угоститьнасвашимнемецкимвином,ономне
нравится, Отто!
Манолетте захохотал, пообещал сходить за ГансомипосоветовалОтто
кончать игру в дурака, скоро начнетсясамыйбизнес,аоннамылилсяв
Байрес, какой толк от эскулапов, одни расходы...
...Ганс, видимо, несколько отогрелся, потому что нос его небылуже
таким синим; не глядя на Штирлица, он подошел к телефону и набрал номер:
- Ты просил меня позвонить, дядя Отто?
Видимо, то, что он услышал, заставило его крепко прижать трубку к уху
и повернуться к ШтирлицуиМанолеттеспиной;несколькоразонхотел
возразить, но, видимо, Отто Вальтер грубо егообрывал;наконец,положив
трубку на стойку, Ганс, не глядя на Штирлица, сказал:
- Он просит вас к аппарату.
Голос у Отто снова был умирающий, в чем только душа держится:
- Макс, сейчас он принесет вам извинение... Выпейте с ним за мой счет
и позвольте мне, наконец, заняться здоровьем, оно того заслуживает...
- Хорошо, х е ф е... Пусть извиняется при Манолетте, мы выпьем за ваш
счет и попробуем вместепоработать...Новыжеменяуспелинемножко
узнать: если ваш родственник позволит себе такойтонивпредь,то,не
обижайтесь,яуйду,оттогочтопомнюдревних:еслиговорят,что
благороднее родиться греком, чем итальянцем, так пустьдобавят:почетнее
быть рабом, чем господином...
Манолетте прищелкнул пальцами:
- Красиво сказано, Максимо!
Как все испанцы, он превыше всего ценил изяществослова;делоесть
дело, суетная материя, тогда как фраза, произнесенная прилюдно,таящаяв
себе знание и многомыслие, останется в памяти навечно.
Ганси шмыгнул острым носом (Штирлицу казалось, что на кончикедолжна
постоянно дрожать прозрачная капля; воробей, а фанаберится), откашлялсяи
сказал на ужасающем испанском:
- Простите меня, сеньор Брунн, я был груб, но это из-за холода.