Почему она ничего не сказала, даже адреса сестры не оставила? Неужели всё-таки из-за жениха – или была другая причина? Даже не имея никакого опыта в любви, Михаэль чувствовал, что понравился Клаве. А что, если она не хотела признаваться первой, ждала, когда он заговорит, но не дождалась, убежала? Какой же он дурак! Даже не попытался её вернуть. А с другой стороны – наверное, правильно всё. Ведь он не такой, как эти люди, хотя и говорит на их языке. Он – еврей, а кроме того, родился в другой стране и даже здесь, на войне, не изменил своих убеждений. Он и в Палестину уедет, если останется жив. О том, как он уедет из закрытого на замок СССР, Михаэль не думал. Он верил, что после войны многое изменится. А Клава – плоть от плоти этого необъятного края, который называют Россией. И надо постараться её забыть. Так говорит разум. Разум прав, вот только сердце ноет и ноет.
Но если совсем забыть не удавалось, то со временем Михаэль стал реже вспоминать Клаву. То, что случилось с ним в Латышской дивизии, было не менее удивительно, чем события, в которых он участвовал раньше. В полной уверенности, что он так и будет воевать рядовым солдатом, предстал Михаэль перед своим бывшим командиром и решил, что ослышался, когда после приветствий, объятий и комиссарского обеда Юрис сказал:
– А приказ на тебя уже заготовлен.
– Какой приказ? – не понял Михаэль.
– О твоём назначении. Будешь заместителем политрука роты.
– Но я же ничего не… – от удивления Михаэль не мог найти подходящее слово. Заместитель политрука – это кто? Агитатор? Но при чём здесь он? Какой из него агитатор, какой политрук? И комсомолец он случайный, не такой, как покойный Бина и другие идейные коммунисты.
– Не знаешь и не умеешь, – закончил за Михаэля Юрис. – Ничего, осилишь. Поможем. Правда, я просил направить тебя в дивизию как переводчика. Но у нас не ты один немецким владеешь, а вот с политсоставом хуже. Ты комсомолец, с образованием, в огне побывал и себя проявил. И в комсомол вступил на фронте. Так что давай. Пойдёшь на курсы политработников, офицерское обмундирование получишь, и не смотри, что в петлицах сержантские треугольники. Зато на рукавах комиссарские звёзды и портупея через плечо, – улыбнулся Юрис. – Заместитель политрука – это звание.
Обмундирование было летним, и пришлось здорово помёрзнуть, пока перед выступлением на фронт им не выдали зимнее. В нём Михаэль и лежал теперь на снегу в ожидании атаки, совсем недалеко от командира роты. На другом фланге находился непосредственный начальник Михаэля – ротный политрук, бывший латвийский политзаключённый Эвальд Берзиньш. А командир, лейтенант Борис Меерсон, был евреем, серьёзное наличие которых в национальном латвийском подразделении дало повод одному из уважаемых членов правительства Советской Латвии задать недоумённый вопрос: «Это что, латышская дивизия или синагога?» Но в «синагоге» были не только евреи-коммунисты. Здесь находился весь спектр: от бывших социал-демократов до сионистов, которым приходилось тщательно скрывать свою прежнюю деятельность. Евреи всех политических оттенков, во времена независимой Латвии ожесточённо спорившие друг с другом, на фронте должны были демонстрировать полную лояльность и преданность советскому строю. И если одни делали это по убеждениям, то другие объясняли себе, что это необходимо для борьбы с нацизмом, потому что только Советский Союз и Красная армия могут сокрушить Гитлера.
Среди последних был и Михаэль. Надев форму заместителя политрука, он не мог отделаться от ощущения, что вместо него стал жить и действовать другой человек. Михаэль понимал, что играет несвойственную ему роль, но, вступив в Рабочую гвардию, а потом в комсомол, ясно сознавал, что должен идти до конца. До победы над общим врагом. А тогда, вертелась всё та же мысль, начнётся другая жизнь, ворота в Палестину откроются, семья соберётся, и они уедут. Надежду вселяло и начавшееся наступление. От Москвы до Латвии недалеко. Если всё пойдёт хорошо – через два-три, ну четыре месяца они могут быть в Риге.
А пока Михаэль хрустел новенькой портупеей, гордясь помимо воли своим положением. Он даже пожалел, что Клава не видит его сейчас. Но Михаэль не знал, что его назначение не так легко досталось Юрису. В политотделе тому прямо сказали:
– Послушай, старший политрук! Ты, конечно, комиссар батальона, но в твоей третьей роте кроме командира ещё дюжина евреев. Даже на занятиях по-еврейски говорят. Куда уж больше! Направь Гольдштейна в другое подразделение.
– Но мне нужен замполитрука именно в третьей роте, – не сдавался Юрис. – С каких это пор в Красной армии процентная норма?
Пришлось обратиться к комиссару дивизии, который и вынес вердикт, сопроводив его комментарием:
– Заместитель политрука – не штабная должность, а на передовой пули не разбирают, кто еврей, а кто нет.
Появившаяся в небе жёлтая ракета возвестила о начале атаки. Михаэль знал о поставленной батальону задаче. Нужно было преодолеть снежное поле и захватить плацдарм – деревню на другом берегу реки Нара. Ещё прежде, чем удалось под миномётным огнём пересечь поле, многие остались лежать на земле, и среди них – политрук Берзиньш. Теперь его обязанности должен был выполнять Михаэль, но он и так уже сорвал голос, поднимая в атаку старавшихся зарыться хотя бы в снег обезумевших от минного воя людей. Михаэль чувствовал, что и сам скоро не выдержит. Неподалёку разорвалась мина, и он опустился на колени, прикрыв руками голову, когда над ухом раздался голос батальонного комиссара:
– Ты что?! Что с тобой?! Ранен?!
Ответить Михаэль не мог, он только завертел головой.
– Так вставай! Что разлёгся?! Ты же политрук! – И Юрис, ухватив Михаэля за плечи, рывком поднял его с колен. – Вперёд! За Родину, за Сталина – вперёд!
– Ура! – неожиданно для себя закричал Михаэль, по инерции устремляясь вперёд. Поднялись и побежали за ним находившиеся рядом бойцы, но Михаэль смотрел только на простиравшееся перед глазами белое, испещрённое воронками пространство, за краем которого уже проглядывала ледяная полоса приближавшейся Нарвы. Он не увидел, как упал и остался лежать командир роты, как, покачнувшись, опустился на снег Юрис, он продолжал бежать, думая о том, что лёд на реке наверняка повреждён минами и переправиться будет трудно. И когда появились этот искорёженный лёд, заполненные тёмной водой полыньи и лежащие между ними неподвижные тела в маскхалатах и без них, очередной разрыв, который Михаэль не услышал, приподнял его над землёй и отбросил в сторону, погружая сознание в чёрный провал беспамятства.
Надя Ибрагимова
Надя Ибрагимова родилась и провела, как считает, счастливое детство на Волге, в г. Казани. Родители были для неё образцом трудолюбия, честности и любви к людям. Она родилась, когда им было по двадцать три года, и жизнь только начиналась. Папа (певец Ренат Ибрагимов) был ещё студентом консерватории, а мама (Тамара Сергеевна) уже работала после окончания финансового института. В период становления и роста творческой карьеры отца к ним в гости приходили интересные люди: музыканты, композиторы, художники. Надя хорошо помнит репетиции песни «В краю магнолий» композитора Александра Морозова и поэта Юрия Марцинкевича, встречи с творческими людьми: композитором Рустэмом Яхиным, преподавателем оперного вокала Светланой Н. Жигановой (дочь композитора и общественного деятеля Назипа Г. Жиганова).
Среди её родственников почти все любили петь, играть на музыкальных инструментах.
Ещё учась в музыкальном училище, девушка сочиняла мелодии и песни. Но в 90-е гг., в эпоху разрухи и перестройки, отошла от музыки и принялась изучать юриспруденцию, как и многие в тот период. Жила в Москве до 2009 г. В Москве она училась и работала.