Перед тем, как сделать это длинное отступление про Тебальди, речь шла о спектаклях «Тристана» и «Турандот» в «Ла Фениче». Не мне, конечно, говорить, но в обеих операх меня ждал большой успех. Затем я пела «Силу судьбы» в Триесте (где критики, которые всегда были очень строги со мной, посетовали, что я не умею двигаться на сцене), «Турандот» в Вероне, в Термах Каракаллы в Риме, и, наконец, снова «Тристана» в Генуе, в мае 1948 года. Часто, вспоминая об этом генуэзском Тристане, я смеюсь до слез. Поскольку театр Карло Феличе, сильно пострадавший от бомбардировок, еще не восстановили, спектакли перенесли в театр Граттачело, т. е. в кинотеатр с крохотной сценой. Вы только представьте нашу компанию – я, с моими семьюдесятью пятью роскошными килограммами (на пятнадцать больше, чем сегодня), Елена Николаи, довольно высокая и крупная, Никола Росси-Лемени тоже высокий и крупный, Макс Лоренц, того же роста, и баритон Раймондо Торрес, им под стать.
Представьте себе, как все эти гиганты, передвигаясь на крошечной сцене, бились с этой оперой, требующей широких, торжественных и исключительно драматических жестов. Я помню, как исполняя партию Изольды, приказывала Брангене (ее пела Николаи) бежать на нос корабля и передать Тристану, что я хочу с ним поговорить, но мне так и не удалось сохранить при этом серьёзное выражение лица. Действительно, мы буквально сидели друг у друга на голове, Елена с трудом могла отойти в сторону, максимум на два-три метра и, чтобы заполнить чем-то время действия, она как заведенная кружилась вокруг собственной оси, а мы помирали со смеху. В любом случае, это было чудесное представление, и генуэзцы не скоро его забудут.
Несколько месяцев спустя, когда мы с Серафином репетировали в Риме «Норму», которой я должна была открывать сезон Театра «Коммунале» во Флоренции, я почувствовала первые симптомы аппендицита. И решила не обращать внимание на это неудобство; но в декабре, на премьере «Нормы» в «Ла Фениче», я поняла, что судороги в правой ноге становятся все более мучительными, настолько, что мне было ужасно больно опускаться на колени. Пришлось лечь на операцию, отказавшись от «Аиды» во Флоренции, и у меня еще три-четыре дня держалась температура 41.
Баттиста опасался за мою жизнь. Однако я быстро шла на поправку, и еще не окончательно выздоровев, с привычной для себя безудержностью взялась за подготовку «Валькирии»[31] для венецианского «Ла Фениче». И вот что я хочу сказать по этому поводу: никогда не следует путать долг и амбиции. За свою достаточно долгую сценическую карьеру я успела прекрасно усвоить этот неумолимый закон: представление должно продолжаться, даже если главные герои умирают, – и я работаю до седьмого пота только из чувства долга, амбиции тут ни причем.
В этот на редкость загруженный период моим самым большим огорчением были частые расставания с Титтой. Я начинала чуть ли ненавидеть свое ремесло, потому что ради продолжения карьеры мне приходилось постоянно разлучаться с ним, и я мечтала положить этому конец.
Наступил январь 1949 года. Когда я пела «Валькирию» в Венеции, мне сообщили, что Маргарита Карозио заболела гриппом, и не сможет больше петь в «Пуританах» (все в том же «Ла Фениче»). Узнав эту новость, – мы с дочерью и женой Серафина сидели в холле отеля «Реджина» –, я почти автоматически подошла к роялю, и принялась, наскоро пролистывая партитуру, импровизировать отдельные арии. Мадам Серафин выпрямилась в кресле. «Как только Туллио приедет, – сказала она, – ты ему это споешь.» Полагая, что она шутит, я спокойно ответила «да». Но назавтра, в десять утра, – еще крепко спала, – меня разбудил звонок маэстро Серафина, который приказал мне срочно бежать вниз, даже не умываясь, чтобы не терять времени.
Я надела халат и спустилась, толком не проснувшись и не понимая, чего от меня хотят. В музыкальном зале кроме Серафина сидели еще маэстро Каттоццо и второй дирижер; они чуть ли не хором велели мне спеть арию из «Пуритан», которую я сымпровизировала накануне. Я ошеломлённо посмотрела на них, и клянусь, что в тот момент мне действительно показалось, что они все сошли с ума; но все-таки подчинилась и спела, а потом, не моргнув глазом, выслушала их предложение подготовить «Пуритан», чтобы заменить Маргериту Карозио. Они дали мне на все про все шесть дней. Я вообще не знала эту оперу; кроме того, я продолжала еще петь в «Валькирии». Мне до сих пор сложно поверить, что я справилась с этой задачей. В тот же день, это была среда, я несколько часов репетировала «Пуритан», а вечером пела в «Валькирии»; в четверг – еще несколько часов занятий; в пятницу тоже, плюс «Валькирия» вечером. В субботу днем, вся на нервах, что, я надеюсь, понятно, я выдержала первую оркестровую репетицию «Пуритан»; в воскресенье днем спела последнюю «Валькирию» и следом – генеральную «Пуритан»[32]. Первое публичное представление «Пуритан» состоялось во вторник, как и было запланировано, и прошло с большим успехом. Потом я пела «Валькирию» в Палермо, «Турандот» в Неаполе, «Парсифаля» в Риме (выучив его за пять дней), и умудрилась еще между делом дать в Турине свой первый радиоконцерт со следующей программой: «Смерть Изольды» [Тристан и Изольда], «Cieli azzurri» [ «Аида»], «Casta Diva» [ «Норма»] и ария из «Пуритан»[33].
Я, конечно, описываю все это с излишней дотошностью, потому что некоторые люди, точнее, мои враги, часто обвиняли меня в том, что я хочу петь все подряд. Как вы могли заметить, я вообще никогда ничего не хотела: путь к такому богатому и необычному репертуару мне открыли судьба и настойчивость моих друзей, а вовсе не мои пресловутые непомерные амбиции.
Я уже сказала, что не почивала на лаврах, несмотря на растущий успех. Я мечтала о об уютной жизни в собственном доме и о покое, который приносит любой женщине успешное замужество. Я бы вышла за Баттисту прямо в день нашего знакомства, но у нас такая разница в возрасте, что он, как честный человек, не хотел меня торопить, чтобы я потом не пожалела о своем поступке. Он предпочитал, чтобы я все спокойно обдумала, и была уверена, что совершаю правильный шаг; но к началу 1949 года я уже все обдумала. Весной я собиралась на гастроли в Буэнос-Айрес, и мне хотелось, чтобы в паспорте я была записана как Мария Менегини, а не Мария Каллас.
В общем, мы решили пожениться и начали заниматься сбором необходимых документов. Мне, как православной, надо было получить разрешение Ватикана; но профессор Мортари, священник из Вероны, заверил Баттисту, что, получив все бумаги, мы с легкостью решим эту проблему, потому что Ватикан никаких препон такого рода не ставит. В апреле мои документы прибыли из Нью-Йорка и Афин, бумаги Титты тоже были готовы. Мой отъезд был назначен на 21 апреля, и у нас не оставалось времени на организацию свадебной церемонии с морем цветов, «Аве Марией» и приемом, как мне того хотелось бы.
По этой причине мы решили отложить бракосочетание на 15 августа, день моих именин, по возвращению из Аргентины. Тем не менее, мой муж, с предусмотрительностью, свойственной деловым людям, предпочел иметь под рукой все документы, которые уже отправили архиепископу, чтобы он скрепил печатью полученное разрешение.
Утром 21 апреля, за несколько часов до отъезда из Вероны, Баттиста послал свою секретаршу за бумагами; но к полудню его помощница, вообще-то очень деловая и находчивая, еще не вернулась. Когда она, наконец, появилась, по ее мрачному виду мы поняли, что возникли неожиданные затруднения. Архиепископ, по словам секретарши, заверил ее, что документы еще не готовы, но, – добавила она, – ей показалось, что за этой проволочкой стоит, возможно, противодействие со стороны родственников. И в самом деле, как позже выяснилось, два человека не поленились пойти к архиепископу и намекнули ему, что было бы хорошо, если бы церковные власти поставили на нашем пути непреодолимые препятствия. Ни мой муж, ни я не хотим называть имена этих людей, потому что это касается только наших семей и их экономических интересов. В любом случае, Баттиста не терял времени даром. Он велел мне (я с изумлением узнала эту новость и бесконечно ей обрадовалась) быть наготове, потому наше бракосочетание назначено на 15:00 в мэрии Дзевио, недалеко от Вероны. Сам он помчался в Весковадо, и расстроенным, но твердым тоном умолил монсеньора Дзанканелла вернуть наше дело, поскольку, не имея возможности обвенчаться, мы сочетаемся браком по гражданскому обряду.