Домой ехала в набитой угрюмыми пассажирами маршрутке.
На дворе была уже поздняя осень, почти зима. Люди, завёрнутые в шуршащие электричеством пуховики и чуть влажные от первого снега куртки, заняли собой всё пространство между сиденьями автобуса и терпеливо покачивались в такт скользкой дороге, свешиваясь с верхних поручней над вросшими в эти сиденья пассажирами. Автобус удушливо парил внутри. Пахло залежалой собачьей шестью, размокшей пропитанной потом и краской кожей и, видимо принесённым на обуви свежим птичьим помётом. Эти запахи словно въедались в мозг, отзываясь в нём неровной перекатывающейся от виска к виску болью, немного кружилась голова. «Чужие руки тебя ласкают…», – пел неугомонный динамик в кабине водителя, добавляя и в без того насыщенную атмосферу приторности. «Ещё чуть-чуть и я упаду», – подумалось Вере. В глазах уже поплыли фиолетово-жёлтые круги, перехватило дыхание. Как-то странно стали двоиться люди вокруг отделяя от себя полупрозрачные свои части: то две руки, то две головы.
Одно сидячее место рядом освободилось.
Но полная женщина, стоящая за спиной Веры, давно уже нарочито пихавшаяся своим непримиримым задом и подозрительно нагло сопевшая в ухо, кинула на сиденье свою выдернутую из под ног сумку и, расшатав своей массой всех стоящих рядом, с силой и злостью первая втиснулась на освободившееся сиденье. Вера хотела было сделать замечание по поводу столь непозволительного поведения, но даже не успела открыть рот. Женщина вскочила и в приступе необоснованной ярости сорвала с её головы шапочку с пушистым помпоном и этой же шапочкой стала хлестать по лицу Веры, остервенело приговаривая: «Вот тебе! Вот тебе! Стоит тут ращеперилась цаца заморская!»
Никто не остановил нападение, никто даже не обернулся на столь резкий и бессовестный порыв. Все сидящие вокруг ещё пристальнее уткнулись в свои телефоны, а стоящие отвернули лица, и даже вроде как отодвинулись от места вспыхнувшей внезапно коллизии. Водитель только сделал радио погромче, и оттуда насмешливо неслось: «Все мы бабы стервы…».
В голове у Веры что-то бесповоротно щёлкнуло и преломилось, стал нарастать беспричинный внутренний гул. Она почувствовала нестерпимую обиду, как в детстве, когда её однажды после уроков побили одноклассницы. Просто так, из-за какой-то записки, которую она подняла с пола и прочитала, и даже не помнила что прочитала. Тогда она не могла поверить, что эти девочки, которыми она училась уже пятый год вместе и дружила со всеми – не разлей вода, так могли с ней поступить. Вот тогда после этого вечера она и увидела полную картину мира, но думала, что это последствия сотрясения мозга после побоев, испугалась, и не рассказала об этом никому, кроме старшего брата. А мир, словно сам пытался показать ей, расширив диапазон зрения, что подружки её тут вовсе не виноваты, но тогда она не смогла понять предоставленных ей образов.
Вера попыталась протиснуться к двери, сжимая в руке свою потрёпанную шапочку. Гул внутри всё нарастал и неожиданно оформился в какофонию несвязных разговоров. Один голос неистово спорил с молчаливым чёрным собеседником о своей мизерной зарплате – образ удручающий своей беспомощностью. Другой, накладываясь на него своим мощным напором, решал, какое мясо он купит на выходные для поездки за город, и уже ароматное сало с дымком текло по подбородку, и запотевшая рюмашка горькой призывно подрагивала на раскладном столике. Третий, вообще просил у кого-то прощения, повторяя и повторяя слезливый глагол и был невыносим в своём упорстве. Четвёртый, люто всех ненавидел, определяя словом «быдло» видимый круг голов. Пятый… . Голоса смешивались, цеплялись образами слов за мозг, долго не отпускали, отражаясь троекратным эхом внутри черепной коробки. Казалось ещё чуть-чуть и придётся крикнуть на весь автобус: «Молчать, молчать, твари, молчать!» Вера вдруг совершенно ясно поняла, что она слышит людей, стоящих вокруг. И от этого знания у неё совсем потемнело в глазах. Коленки подогнулись, и она повисла у выхода на широкой спине серого пальто. Двери маршрутки в этот момент открылись, она попыталась шагнуть в скользящую, наполненную свежим воздухом пустоту. Услышала вслед чужой посыл мысли: «Да, пошла ты! Толкается ещё, Цаца! Правильно тебе морду начистили!»
Спина из серого пальто сбросила её наружу. Кто-то вместо поддержки, наоборот посторонился и её выдавили из автобуса, так же молча и без сожаления.
Отдышалась, глубоко проталкивая в себя воздух, до оранжевых кругов в глазах.
Оказалось, что не доехала до дома целый квартал.
Пришлось идти пешком. Сильно мутило. Голова гудела и отказывалась понимать степень человеческого равнодушия и мракобесия. «Как люди могут так поступать? – Думала Вера, – Как им вообще позволительно такое делать?»
Сквозь выступившие слёзы были видны оранжевые поплавки уличных фонарей. Прохожие, попадавшиеся навстречу, выныривали из наступавшей восходящей тьмы неожиданными сгустками, похожими на бледно-серых амёб. Эти непонятные образования вокруг фигуры человека, были различной величины и формы и от каждой такой призрачной фигуры куда-то к верху, тянулся чёрный или серый полупрозрачный шланг.
«Опять началось! Как в детстве», – мелькнула пугающая мысль. Вера даже остановилась и решила проморгаться. Но нет, видимые абрисы к человеческим фигурам не пропали.
Особенно хорошо эти дополнительные полупрозрачные рисунки вокруг людей были заметны в отдалённом свете уличных ламп и магазинных витрин нижних этажей. Вера посмотрела вверх, в чёрно-сизое, заваленное тучами небо. «Куда идут эти шланги?» – Подумала она вслух. Пригляделась, прищурив веки, но кроме шевелящейся густой пустоты, из которой начали падать крупные снежные хлопья, ничего не разглядела.
Вот уже знакомый магазин на углу её дома светит люминесцентной вывеской. Вот подъезд с жёлтой лампой над дверью. Но прежде чем войти в тамбур подъезда, Вера оглянулась на двор, где ещё этой тёплой осенью установили новые горки для детей и чудо-городок из разноцветной пластмассы. Там, в свете одинокого фонаря играли дети. Родители, их выгуливающие, собрались рядом в кружок и пускали пар изо рта, смешанный с сигаретным дымом. Детки бегали по городку, то тут, то там появляясь в дверях и окнах игрушечных домиков. И все они, включая родителей, носили вокруг себя амёбный рисунок с тёмными шлангами от пуповины. «Даже дети!» – сказала сама себе вслух. Вера хотела, уже было отвернуться, но вдруг увидела девочку лет пяти, упакованную в мутоновую шубку и подвязанную тёплым шарфом, словно подарочным бантом. Она стояла отдельно от игровой суеты с игрушечной лопаткой в руке и не принимала участие в дворовом удовольствии. Вокруг девочки вместо бледно-серой амёбы, был виден белый полупрозрачный шар. Его очертания ясно вырисовывались на фоне тёмной стены дома и никакие шланги от него никуда не шли. Вера и раньше иногда видела такое у некоторых людей, но, как и всему непонятному не придавала этому большого значения – мало ли что привидится.