Помню, как впервые привела своего сына Майкла, которому было тогда всего шесть лет, в огромное здание Публичной библиотеки в Итаке, штат Нью-Йорк, и обнаружила, что, взбираясь по огромным каменным ступеням, цепенею от страха и необъяснимой тревоги. Мир вокруг закружился в демоническом вихре, угрожая бросить меня на холодный, твердый и темный камень, и я так растерялась, что с трудом опустилась на собственный зад. «Мамочка, ну пойдем же. Я хочу посмотреть на книжки», – упрашивал меня Майкл, но я не могла и слова выдавить. А просто беспомощно смотрела на его милое личико, полное ожидания. Он потянул меня за руку: «Мамочка, пожалуйста. Пошли!» Я поднялась, потрясенная; хотя теперь я могла двигаться, душевная свобода осталась в прошлом. Я больше не знала, когда неожиданная волна тревоги накроет меня вновь, буквально поставив на колени. Майкл, не по годам развитый ребенок, научился помогать мне разбираться в моих воспоминаниях всякий раз, когда они всплывали на поверхность. «Мам, а ты сделай сначала одно дело, а потом переходи к следующему», – предложил он однажды, когда я в очередной раз впала в ступор на собственной кухне, застряв на жестком графике одной студентки из Лиги Плюща, которая к тому же была еще и матерью-одиночкой юного гения, обучавшегося в родительской школе для одаренных детей.
ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство) – это тревожное, но и вполне обычное явление у тех, кто пережил сильную травму. Это когда «травмирующее событие переживается вновь и вновь через навязчивые мысли или тревожные сны, через повторяющееся ощущение, будто оно снова происходит в настоящем, либо через необъяснимое стремление вновь и вновь „теребить наболевшее“ в отношениях»[6]. Д-р Ана Мозол продолжает, цитируя писательницу Джудит Херман, которая сказала, что «травматическим воспоминаниям недостает словесного выражения, повествования; скорее, они закодированы в виде ярких ощущений и образов»[7].
Когда «отшелушивался» очередной слой моей травмы, я на время забывала о ее существовании, потому что часть меня сопротивлялась ее влиянию на мою жизнь. Теперь я припоминаю, что задолго до того паралича тревоги, который впервые поразил меня в Итаке, были невыносимые ночные кошмары. По иронии судьбы в то время я была Донной Лафферти, проживавшей на Плезант-стрит в Уэллсвилле, штат Нью-Йорк! И в Уэллсвилле не все было хорошо. Порой я просыпалась часа в три или четыре утра, охваченная, казалось бы, иррациональным ужасом. Часто звонила своей подруге Виктории, которая подробно обсуждала это со мной, не требуя от моих речей никакой разумности. Она болтала о чем угодно, словно это происходило в три часа дня. А вот ее муж был менее понимающим и часто задавал вслух вопрос, какого… эта сумасшедшая баба опять звонит среди ночи. В тех редких случаях, когда мне удавалось справиться хотя бы с одним таким эпизодом самостоятельно, я делала это, направляя сознание в какой-нибудь яркий цвет на картине, висящей на стене. Особенно успокаивающим оказывался синий.
Ночные кошмары были отнюдь не первым проблеском раны, упрятанной глубоко в моих бессознательных воспоминаниях. Как это часто бывает с тем, что мы считаем своими «главными» проблемами, жизнь предоставила мне идеальные обстоятельства, чтобы я глубже погрузилась в трудности, с которыми мне предстояло столкнуться и в конечном итоге справиться, – в те, которые были родом еще из детства, из тогдашнего эмоционального, сексуального и религиозного надругательства. Одним из таких поворотных событий оказалась ситуация, когда меня подростком похитила опасная шайка.
Моя тщедушная, маленькая фигурка завязывается узлом: я зарываюсь головой в грубую ткань своих джинсов, возя дрожащими ногами туда-сюда, не в состоянии унять эту трясучку. Я свернулась плотным клубком на узком пространстве заднего сиденья «импалы-шеви» 63-го года, мчащейся с огромной скоростью. Мои длинные прямые волосы прикрывают меня от света, но больше ни от чего, и в этой добровольной темноте я дрожу от сильного страха, с ужасом понимая, что не могу убежать. Вокруг машины оглушительно трещат выстрелы…
«Я же умру тут, а мама подумает, будто я была ВМЕСТЕ с этими… парнями».
Незадолго до этого я стояла под теплым весенним солнцем, прогуливая школу и наслаждаясь незаконно обретенной свободой. Мне очень нравилась закусочная Lordship, популярное место отдыха и одно из любимых мною лично. Я проводила там много времени, иногда мирно бродила по соседнему пляжу. В то утро пляж еще был свободен от семейных табунов, которые заполонили его через несколько недель.
«Все живое заслуживает уважения. К чему бы то ни было: к человеку, дереву или птице следует прикасаться осторожно, потому что жизнь коротка»[8]. Где я прочитала эти слова впервые? Вроде бы они были написаны на мемориальной доске на ярмарке ремесел и народных промыслов. Не могу вспомнить, где именно, но они сразу поразили меня имевшейся в них солидной долей истины, поэтому на бумажном пакете, обнаруженном в рюкзаке, я нацарапала стихотворение. И с тех пор часто выводила эти слова пальцем на теплом песке, а иногда даже украшала их ракушками и водорослями, создавая своего рода природный алтарь. Это действие казалось мне куда важнее всех остальных: оставить на песке неизвестно чьи слова. Сегодня я потратила чуть больше времени, чтобы старательно украсить свой шедевр. Возвращаясь с пляжа, я еще раз обернулась и увидела свою работу в обрамлении сильных волн, разбивающихся о берег позади нее. В этом моменте было что-то милое и вневременное.
Закусочная была зауряднейшей из заурядных: одна комната с грилем и стойкой для приема заказов, несколько столов и стульев (внутри и снаружи), два автомата для игры в пинбол, сигаретный автомат и длинная липкая лента для мух с богатым «урожаем» за целый месяц. Запах бургеров на гриле сливался с соленым ароматом влажного воздуха.
…Пока я, прислонившись к крыльцу, занималась своими делами, ко мне подошел Винни Джулиани[9], парень, которого я вроде как знала. Ну, не то чтобы совсем знала. Просто часто видела его с моим другом Тонто (Патриком Де Лукой). Эти двое были друзьями детства, а их дяди были связаны с мафией, поэтому их опасались. Винни всегда был добр ко мне, поэтому, когда он небрежно произнес: «У меня есть одно дельце, и нужна цыпа, которая поможет», я согласилась, даже глазом не моргнув. Хоть в школе я была в основном отличницей и в уличной жизни считала себя достаточно опытной, мне бы и в голову никогда не пришло спросить, в чем дело. То были дни беззаботной небрежности, когда любое зло, любой серьезный вред, казалось, обходили меня стороной… Вот так я и оказалась здесь, в этой долбаной машине, свернувшаяся клубком и дрожащая от страха за свою жизнь.
И это еще даже не половина всей истории. Практически сразу, едва мы сели в машину, я почувствовала, как что-то твердое ткнулось мне в ребра, и, глянув вниз, увидела блестящий ствол пистолета. «ЧТО ж ТАКОЕ происходит?» – взвизгнула я, впиваясь ногтями в руку Винни. Этот вооруженный парень был известен своей вспыльчивостью и непредсказуемостью, и мне безумно захотелось оказаться в школе и уютно устроиться за партой, решая контрольную по алгебре, с которой я и сбежала. Как раз в этот самый момент, заметив машину, следовавшую за нами, Винни нашел пистолету другое применение. Я не знаю, поступил ли он так из-за того, что боялся за меня, или ему просто нужно было больше места для маневра, но Винни одним махом поднял меня и пересадил на заднее сиденье. «БЫСТРО пригнись там и сиди тихо, как мышь под веником!» – крикнул он. «Пок, пок, пок», – раздалось над моей головой, когда машина набирала скорость, швыряя мое тело из стороны в сторону, когда мы влетали в повороты. «Вот вам, чертовы ублюдки, получите!» – крикнул Винни в окно, стреляя в ответ.