– Нет, не слон это был.
– А кто?
– Не знаю. Следов я не увидел, а это кто-то здоровенный, должны были большущие отпечатки остаться. Хотя снегопад такой, что и слона занесет, не только его следы.
– Может, это был лось? – предположила я. – Сиганул через дорогу, вот следов и не осталось.
– На восемь метров разом сиганул? Я ведь и на обочинах смотрел, нет там отпечатков кого-то крупного. И потом, откуда бы лось? Оно же двигалось со стороны реки.
Мне мигом представились те кракены и ктулху, которые не дождались, когда мы с Митяем сами к ним прикатим. Обманулись они, бедные, голодные, в своих гастрономических ожиданиях, вот и вылезли из полыньи, своим ходом двинулись к нам, как гора к Магомету…
– Да-а-а, – многозначительно протянула я. – Как мало мы еще знаем о секретах и тайнах родной природы!
Митяй покосился на меня и вспомнил:
– Кстати, о слонах. От манго не пучит?
– Слонов?
– Людей! Особенно беременных, я слышал, им это вредно, нет?
– Какой ты, Митяйчик, заботливый муж! – Я умилилась. – Не беспокойся. Я почти уверена: к нашему приезду Лизка уже расхочет манго и будет требовать что-нибудь другое.
– Угу, – братец кивнул. – Думаешь, почему я столько всякой разной ботвы накупил? Авось хоть что-то ей сгодится.
Лизке прекрасно сгодился соленый огурец. Она с хрустом грызла его, стоя на высоком крыльце, как на мостике корабля, и всматриваясь в метель. В рассеянном свете качающейся над дверью лампы подруга походила на небольшую клетчатую пирамиду, потому как укуталась в просторный шерстяной плед в цветах клана Мак-Грегоров. Или Мак-Артуров, или Мак-Милланов – короче, каких-то шотландских горцев.
При нашем появлении Лизка сделала вид, будто вовсе не мерзла на крыльце, высматривая транспорт супруга, бог знает сколько времени, а вышла из теплого дома вот только что. Но я вылезла из машины раньше, чем Митяй, и успела заметить, как подруга отшвырнула недоеденный огурец, цапнула освободившейся рукой веник и начала непринужденно обметать снег со ступенек.
– Привет шотландским гастарбайтерам! – Я вошла во двор, отняла у Лизки веник и не без помощи последнего затолкала сопротивляющуюся подругу в теплые сени.
– Вы чего так долго?! – Лизка с нескрываемым подозрением оглядела меня с ног до головы. – Что-то случилось?
– Ничего не случилось, – я обошла ее и проследовала на кухню, где на стуле, загодя кем-то развернутом к двери, уже сидел грозно насупленный Шуруппак. Он уже даже рот приоткрыл, готовый к разгромной проповеди. – Повторяю: ничего не случилось! Мы просто заезжали в гипермаркет за покупками.
– Уау, – скандальным голосом сказал кот и хлестнул хвостом, как цирковой дрессировщик – бичом.
– Ты еще «Алле-гоп!» мне скомандуй! – возмутилась я. – Совсем обнаглел, морда рыжая… А я-то тебе лососика привезла…
– Муо? – кот приятно обрадовался, спрыгнул со стула, потерся о мои ноги.
– Так-то лучше! – Я взяла животину на руки, но Шуруппак ловко вывернулся, мягко бухнулся на пол, рыжей молнией просквозил через всю кухню и мгновенно воздвигся у своей миски.
– А дыню мне купили? – Лизка повернулась к вошедшему Митяю.
– Ты же просила манго! – опешила я.
– Дыню! Блин! – Митяй выпростал одну руку из-под объемного пакета, который нес, прижав к груди, и звонко хлопнул ею себя по лбу. – Вот думал же еще – надо и дыню взять! Но мы, кроме манго, кучу разной бурды привезли…
– Ананас, апельсины, мандарины, помело, хурму и личи, – добросовестно перечислила я. И дополнительно расширила выбор для капризули: – И еще хвост лосося.
– Ммо! – возмутился Шуруппак и наступил лапой на край своей миски, отчего она заплясала и задребезжала.
– Лосось твой, – одним жестом и двумя словами успокоила кота Лизка. – А дыню вы, конечно, зря не взяли, но ладно, чего уж… Давайте, что там у вас.
Митяй поставил на стол пакет, и подруга деловито закопалась в него.
Я выдала коту рыбий хвост, и рыжий хищник вцепился в него, будто его неделю не кормили.
– Я бы тоже чего-нибудь съел, – завистливо поглядев на хищно урчащего Шуру, сказал Митяй.
– Есть борщ и котлеты, – сообщила Лизка, вертя и придирчиво рассматривая ананас.
– По мамкиному рецепту? – обрадовался Митяй, без промедления ныряя в холодильник.
– Не сомневайся, в точности по мамкиному, – заверила его Лизка.
– И как это у тебя получается, хозяюшка моя? – Митяй, одной рукой держа миску с котлетами, другой приобнял супругу. – Ляська вон сколько лет уже пытается мамкины котлеты повторить – и никак, не выходит у нее каменный цветок.
– Подозреваю, есть какой-то секрет, – обиженно заметила я и тоже цапнула холодную котлетку.
– Точно, есть секрет, но ты его скоро узнаешь, обещаю, – успокоила меня Лизка. – Так, стоп, а руки вы помыли, чтобы котлеты хватать?!
– Строгая! – подхалимски восхитился Митяй и, спешно затолкав в рот котлету, вскинул, как пленный фриц, пустые руки и ретировался в ванную, продолжая одобрительно мычать.
Наверное, хотел сказать еще: «Но справедливая».
Я ограничилась тем, что тщательно протерла руки влажной антибактериальной салфеткой.
Потом спросила подругу:
– Вы где сегодня ночуете? Тут или там?
– Тут, если не возражаешь, – ответила Лизка, откладывая внимательно изученный ананас и начиная так же пристально рассматривать манго. – Утром кирпич привезут, надо будет встретить машину и проследить за разгрузкой, не тебе же этим заниматься. Митя сам все проконтролирует, как раз до работы успеет.
– Угу, – я сунула в рот котлету и мысленно сделала себе пометочку: лечь спать в берушах, чтобы не проснуться в несусветную рань от сигналов и рычания грузовика.
Быстро и без церемоний поужинав – Лизавета Николавна соблаговолили скушать хурму, – мы попарно разошлись по спальням: Митяй с супругой, а я с котом.
Снег окутал весь мир мягчайшей белой ватой. Дрыхла я сладко и безмятежно.
Понятное дело: еще не знала, что вскоре надолго потеряю покой и сон…
Раньше, когда мне нужно было ходить на работу в редакцию, утро у меня начиналось с будильника. Теперь, когда в респектабельной газете «Финансистъ», где я числюсь журналистом, всю нашу пишущую братию перевели на удаленку, мое утро начинается с кота.
Увы. Будильник был милосерднее!
Суровая кошачья морда нависает над моим лицом, как перегруженный аэростат, последовательно тычется в меня сначала холодным носом, потом шерстяным лбом и напоследок щекочет усами. Затем морда слегка отодвигается, чтобы я, открыв глаза, могла хорошенько разглядеть и правильно оценить изображенное на ней глубокое недовольство, а заодно гипнотизирует меня пристальным взором круглых и ярких, как автомобильные фары, очей.
Затем выразительная картинка дополняется соответствующим звуком – скрипучим мявом, тоскливым и жалобным, как голос Макса Покровского из «Ногу свело», исполняющего песнь про лежащего на перроне дедушку с рахитом и плоскостопием.
На рахитика упитанный Шуруппак никак не похож, но он мастерски притворяется, будто у него, пухнущего с голоду, подкашиваются все лапы разом, и валится на меня всей своей десятикилограммовой тушей – обязательно мордой вперед, чтобы повторно поелозить мохнатой башкой по моей беззащитной физиономии.
В этот момент я, хоть и лежу еще, встаю перед выбором: поиграть в безнадежно дохлого енота или эффектно воскреснуть, ругаясь и отплевываясь от рыжей шерсти.
В первом случае представление будет повторяться, во втором – Шура, продолжая изображать умирающего, сползет с кровати и побредет, пошатываясь, к двери. Которую, кстати говоря, прекрасно умеет открывать самостоятельно, так что мог бы и не устраивать мне сцен, а просто пойти на кухню и откушать там сухого корма из миски. Но – нет, ему обязательно нужно, чтобы хозяйка воздвиглась, прониклась чувством вины перед бедным-несчастным котиком и поспешила загладить ее, эту мнимую вину, чем-нибудь вкусненьким из холодильника. Его открывать, к великому своему сожалению, Шуруппак не может. Но учится и однажды, я уверена, сумеет.