Вопросы вредные. Их задавать нельзя. Хотя ответ на них известен всем заранее. Отечество – это не столько о жизни, сколько – о смерти. Жизнь конкретного человека в контексте «отечества» – лишь расходный материал. Пуля в пулеметной ленте, заряженной в сторону противника. Готовая вылететь в любую минуту и вдарить в грудь близкого врага. И сгинуть вместе с ним.
А пулям думать лишне… Их надо отливать как-нибудь без дум. «История, в том виде, как она преподается юношеству, – продолжает Берта фон Зуттнер, – внушает особенный энтузиазм к войне. Занимаясь этим предметом, ребенок рано привыкает думать, будто бы государи только и делают, что дают сражаются, что война необходима для развития государства, что она – неизбежный закон природы и непре¬менно должна разгораться от времени до времени, потому что от нее нельзя уберечься, как от морских бурь и землетрясений. Конечно, с ней связаны различные ужасы и бедствия, но все это искупается вполне: для массы – важностью результатов, для отдельных личностей – блеском славы и сознанием исполненного долга. Где можно найти самую прекрасную смерть, как не на поле чести, и что может быть благороднее бессмертия героя? Все это выступает как нельзя более рельефно в каждом учебнике, в любой школьной книге для чтения, где, наряду собственно с историей, представленной в виде длинной вере¬ницы войн, приведены рассказы и стихотворения, воспевавшие военную славу. Такова уж патриотическая система воспитания! Из каждого школьника должен выйти будущий защитник оте¬чества, и потому необходимо возбуждать в ребенке восторженное чувство, говоря ему о первом долге гражданина; нужно закалить его дух против естественного отвращения, вызываемого ужасами войны. Вот с этой-то целью воспитатели и учебные книги толкуют о страшнейших кровопролитиях и бесчеловечной резне самым развязным тоном, как о чем-то вполне обыкновенном, неизбежном, выдвигая на первый план только идеальную сторону войны, этого древнейшего обычая народов. Таким путем нам удается воспитать храброе и воинственное поколение».
Писано, между прочим, чуть ли не полторы сотни лет назад. А как будто бы сейчас – по мотивам нынешних кровавых военно-патриотических оргий.
Быть пацифистом сегодня нельзя. Не радоваться бомбёжкам, ракетным ударам, не желать смерти и крови – опасно. Потому что мир у нас – это война. А воевать против войны – преступление.
Кстати о первом из пацифистов – Иисусе Христе. Он сегодня явно в опале. Впрочем, к предательствам этот человек вполне привык. Видимо, и к новым распятиям – придётся тоже…
Свинаренко и другие
Он начинал после журфака МГУ в газете, которую годы спустя мне пришлось сворачивать. Как последнюю из независимых в неудобных для сего занятия калужских весях. О Свинаренко любил рассказывать наш главред, его тёзка и по совместительству, закадычный калужский друг – Бабичев. Смешно подражая характерному донбасскому говору Свинаренко, шепелявя, как и полагалось, на все лады, Бабичев воспроизводил байки из газетной и окологазетной жизни тех времён, искренне удивляясь, как можно было с такой, как у Свинаренко дикцией, быть понятым не только русскими с украинцами, но ещё и немцами, англичанами и даже итальянцами, языки которых Свинаренко осваивал с завидной лёгкостью. Точно такой же, с которой он писал свои талантливые репортажи.
Словоохотливого и яркого Свинаренко быстро приметили в столичной прессе. С конца 80-х его обзоры, и статьи запестрели в "Комсомолке", "Собеседнике", "Коммерсанте" – там, где наиболее точно прослушивался пульс надвигающейся новой эпохи. Довольно крикливой, сумбурной и вместе с тем – многообещающей. Ровно такой и требовалась публицистика: колкой, меткой, не сказать, чтобы глубокой, но и не банальной – тоже, свежей, ясной, остроумной, плодовитой – вплоть до плохо контролируемой болтливости.
Неуёмный публицистический темперамент Свинаренко, конечно же, не мог оставить его в ученических рамках газетного формата и толкнул ещё дальше – в писатели. Одна за одной стали выходить книжки автора – о разном: о жизни, тюрьме, Америке и т.д. Вершиной стал совместный с Альфредом Кохом книжный проект под общим названием "Ящик водки". Этакие интеллектуальные посиделки "за жизнь" двух чертовски эрудированных и говорливых выпивох.
Наш калужский еженедельнике сразу же с позволения автора схватился публиковать главы из будущего бестселлера нашего бывшего сотрудника. Но запал быстро прошёл – может и умно, но ненормативная лексика смущала. Свинаренко был в ней большой мастак. Хотя, помню, как в начале 2000-ых будучи в Госдуме, видел, как хорошо разбирали свинаренковский "Ящик водки" в госдумовской книжной лавке. То есть это было уже государственное признание автора. Правда – не вполне легальное и недостаточно чётко сформулированное…
В разное время Свинаренко писал колонки в "Российской газете", "Газете.ру", журнале "Итоги", издавал мужской журнал "Медведь", брал журналистские премии, пользовался заслуженной популярностью, как даровитый рассказчик и умелый толкователь в простонародных выражениях сложных хитросплетений российской жизни. Исповедовал некую смесь самостийного либерализма с имперским величием. Много писал о родной Украине. В том числе – о вариантах её долгожданного для Свинаренко объединения с Россией. В одном из них – даже со столицей в Киеве. Но опять же – с главенствующей ролью Руси.
"Империи нет и не будет, – написал ещё девять лет назад Свинаренко по ставшему сегодня главным вопросу, – но это не значит, что мы должны позволять садиться нам на голову… А что насчёт силы… Все знают, что в конфликте – начиная с пацанской драки – важна не столько сила, сколько уверенность в своей правоте, твёрдость и решительность". Сегодня это слышится на каждом шагу… Впрочем, название у процитированной статьи такое: "Этот безумный мир". Свинаренко на беду свою, оказался ещё и пророком…
Калуга так и не отпустила от себя оперившегося в ней литератора. Свинаренко обрёл последний свой приют на деревенском погосте недалеко от маленькой Медыни.
Прозападная Вселенная
Известная английская пословица гласит: "Грядущие события часто отбрасывают тени задолго до их свершения". Курсирование в тенях и сумерках грядущего – занятие, стало быть, вполне обыденное. Причём, не только для нас, но и для наших зарубежых «партнёров». И стоит лишь провести детальную ретроспективу прошлым верованиям, их ярким озарениям и самым тёмным заблуждениям, чтобы найти движущую силу тем страстям и скорбям, кои обуревают нас сейчас.
На сегодня главная из них, проникнувшая внутрь до самых до отеческих глубин – упрямое противостояние с Западом. По какому поводу противостояние – уже неважно. Существенно, что там, где они всегда "за", мы наверняка "против". И наоборот. Причём, по всем вопросам без исключения: не только сугубо земным вопросам, меркантильным и склочным, но и – глобальным вопросам, неземным, вплоть до вселенских даже…
Например – в толковании самых великих и громких научных открытий, каковым, например, является знаменитая формула Эйнштейна, по ёмкости и красоте на голову превосходящая все прочие формулы мира: Е=mc2. Что в переводе с физико-математического означает: энергия (Е) эквивалентна массе (m), помноженной на квадрат скорости света (c).
Ровно 70 лет назад, в середине 1952 года, эта красивая математическая закономерность стала ареной ожесточённых идейно-классовых столкновений советской системы с империализмом. Поводом послужило подозрение советской официальной науки в измене материализму со стороны западной физики (в лице её крупнейших светил Эйнштейна, Бора, Гейзенберга и др.), истолковавшей формулу Эйнштейна в «идеалистически извращённом» виде. А именно: как узаконивание перехода материи в энергию и наоборот. То есть – провозглашение нестойкости материальных основ мироздания. Следовательно – зыбкости учения материализма в принципе. Что для пропитанной воинственным материализмом державы, коей являлся в то время СССР, было равнозначно объявлению войны.