– Так вот, Алла Гурьевна, – продолжал Никифоров, вальяжно раскинувшись в своем кресле – еще минута, и он плавно соскользнет под стол, – в моих руках находится основной и пока что единственный подозреваемый, и я не намерен отказываться от своей версии!
– А я вас об этом и не прошу. Вы готовы предъявить обвинение? Не забудьте только, что в этом случае вам придется его обосновать!
– Чего вы от меня ждете?
– Что вы отпустите Князева под подписку. По-моему, это логично – по крайней мере, до тех пор, пока у вас на руках не окажется что-то более существенное, чем отсутствующие доказательства его вины!
– Почему это – отсутствующие?
– Вы нашли орудие убийства? Или, может, установили мотив?
– У него имелась возможность совершить убийство!
– Один фактор из трех необходимых – слабоватая база, не находите? Вы не можете держать человека под замком только на этом основании и отлично это понимаете! А вот я не понимаю, зачем мы тратим время попусту: вам надлежит немедленно освободить доктора Князева из-под стражи и заняться поиском железобетонных доказательств его причастности к убийству. Или, что, как мне кажется, было бы намного продуктивнее – поиском других возможных подозреваемых. Так мы поняли друг друга, или мне придется действовать грубо?
– Кто он вам, этот Князев? – вместо ответа поинтересовался Никифоров. – Брат, сват, любовник?
– Он – человек, спасающий жизни, а не отнимающий их, – не реагируя на неприкрытую наглость, ответила Алла. – Я не хочу, чтобы вы теряли драгоценное время, разрабатывая его, вместо того чтобы искать настоящего убийцу. Предупреждаю, вам не удастся «втоптать» его в вашу версию! Так мы договорились или…
– Ладно-ладно, забирайте вашего приятеля! – гаденько ухмыльнулся Никифоров. – Я со своей стороны могу вам обещать, что выясню, отчего вы так о нем печетесь: не иначе тут есть личные мотивы, Алла Гурьевна!
– Займитесь лучше мотивами убийцы, – посоветовала она. – С этим у вас, судя по всему, большие проблемы!
* * *
Стоя над раковиной, Мономах вглядывался в зеркало и изучал собственное лицо. Пребывание в камере не оставило на нем сколько-нибудь заметных следов, и это казалось странным. Ольги, молодой женщины, матери и дочери, нет, а жизнь идет своим чередом, и даже он, на чьих руках она испустила последний вздох, ничуть не изменился! То, что его обвинили в ее убийстве, Мономаха не беспокоило: рано или поздно все выяснится, ведь Суркова не выпустит дело из-под своего контроля, и тот следак, Никифоров, не сумеет все обстряпать шито-крыто. А вот почему умерла Ольга… Стоп, это не его дело! Сколько раз из-за своего неуместного любопытства Мономах попадал в неприятности, и не сосчитать – пусть убийством занимаются те, кому это по должности положено!
И все же Ольга позвонила именно ему, когда ей потребовалась помощь. Черт, он даже не знает, какого рода помощи она ждала! Был ли ее звонок связан с причиной ее убийства, или просто так сложились обстоятельства, и молодая женщина погибла случайно, просто потому, что кому-то понадобились деньги? Суркова спрашивала про сумочку…
Нет, нельзя углубляться в это дело, так и до беды недалеко! Надо заниматься тем, в чем он разбирается – медициной, костями, суставами…
Вернувшись в кабинет, Мономах сел за стол и позвонил Татьяне Лагутиной. Коротко сказал: «Зайди!» – и повесил трубку. Татьяна была вечной головной болью Мономаха в силу своей грубости и неистребимой лени. И все это при том, что она отлично знает свое дело и, при необходимости, умеет мобилизоваться и действовать профессионально и эффективно. Если бы Мономах не испытывал такого острого дефицита в среднем медперсонале, то давно избавился бы от неприятной в общении и неуживчивой девицы, однако в таком отделении, как ТОН, никакая пара рук, даже самых кривых, не бывает лишней. Пациенты зачастую испытывают проблемы с передвижением, поэтому любая медсестра или санитарка – на вес золота. Мономаху, одному из немногих во всей больнице, удалось выбить себе ставку санитарки, которую делили между собой две пенсионерки, очень добросовестные и жалостливые дамы – не в пример Лагутиной! Так что, не нуждайся Мономах в ее услугах в данный момент, он бы с удовольствием избежал этого разговора, но, к сожалению, без него не обойтись: какой бы хабалкой ни была Лагутина, она представляла собой настоящий кладезь информации обо всем, что касалось больницы, – оставалось лишь удивляться, как ей удается добывать сведения из людей, ведь она отнюдь не тот человек, к которому все бегут делиться новостями!
Татьяна, как обычно, вошла без стука. Вернее, она, конечно же, царапнула ногтями внешнее полотно двери кабинета, однако дожидаться приглашения и не подумала и с порога вопросила с раздражением:
– Ну что опять, Владимир Всеволодович, кто на этот раз нажаловался?! Небось Кузькина из пятой «Б»? Боже мой, ну подумаешь, полежала лишних пять минут с капельницей – куда ей торопиться-то?!
– Присядь-ка, – приказал Мономах, и Лагутина, притихнув, подчинилась: видимо, его вид показался ей не обещающим ничего хорошего, и она сочла за лучшее попридержать коней.
– Ты помнишь Ольгу Далманову? – спросил он, когда девушка, похожая на Останкинскую телебашню и ростом, и телосложением, опустилась на стул.
– Кого? – глаза навыкате выпучились еще больше, Лагутина явно не ожидала такого вопроса: похоже, ее мысли занимала пациентка, которая оказалась не удовлетворена ее работой.
– Далманову Олю, твою коллегу, – со вздохом повторил Мономах. – Она работала здесь около…
– Ольку-то? – перебила Татьяна, чуждая как субординации, так и обычной для большинства людей вежливости. – Далманову? Так она ж года четыре назад уволилась – на кой ляд она вам понадобилась?
Игнорируя хамство (хотя, надо отдать Лагутиной должное, сама она вряд ли сознавала, что это именно оно), Мономах пояснил:
– Мне нужно с ней поговорить.
– Могу дать телефон, – пожала узкими и тощими плечами медсестра.
– Телефон у меня есть, мне нужен адрес.
– Так в чем проблема-то? Позвоните и спро…
– Ольга умерла.
– Че?
– Ну нет ее больше, понимаешь?
– Нет… Она ж моего возраста!
– Думаю, да.
– В аварию, что ли, попала? А я говорила, сиди себе на месте, не рыпайся! Все искала, искала, где условия лучше… Доискалась!
Татьяна и тут умудрилась сказать гадость вместо того, чтобы выразить сочувствие, но Мономах не собирался ее стыдить: ему требовались сведения, и он намеревался их получить во что бы то ни стало.
– Так есть у тебя адрес или как? – спросил он, едва сдерживая злость из-за того, что вынужден вести такую долгую беседу со столь незначительной личностью, считающей себя пупом земли.
– А зачем вам адрес? – удивилась медсестра. – Если она померла…
– Хочу навестить родственников, узнать, не нужна ли помощь.
– Ох, Владимир Всеволодович, да вам-то что за дело?! Олька давным-давно в другом месте работает… работала, то есть, значит, и помогать должно тамошнее ее начальство, нет разве? Она ведь нас предала, сбежала, нашла местечко потеплее, а вы ей помогать хотите?!
– По-моему, ты не совсем правильно меня поняла, Татьяна, – отчеканил Мономах. – Я не спрашиваю твоего совета, мне лишь нужна информация. Если ты в состоянии ее предоставить, то давай, нет – отправляйся заниматься своими непосредственными обязанностями!
Он знал, что Лагутина ни за что не упустит такую возможность – рассказать всем сногсшибательную новость и не забыть упомянуть о своем в ней «деятельном» участии. Так и вышло: Татьяна полезла в телефон и продиктовала:
– Улица Замшина, дом номер шестьдесят, квартира десять… Вы правда поедете туда?
– Ты капельницу убрала?
– Естес-с-сно, я ж не фашист какой! Эта Кузькина – скандальная баба, чтоб вы знали: все время чем-то недовольна: то суп ей жидкий, то свет над койкой не горит, то…