Если бы объявившийся попутчик вот так же небрежно кинул на столик пистолет с взведенными курками или выложил бы гранату и с отвлеченным видом задумчиво привалился к стенке, старожил шестого купе точно знал бы, что ему делать, он бы действовал почти автоматически, как когда-то учили, потом учил сам… Конечно, если бы он прочитал название книжки исподволь, незаметно, можно было бы никак не действовать и ждать следующего хода, но сейчас, после того как он вполне демонстративно прочитал название книги, никак не откликнуться было бы, скорее всего, ошибкой.
Таких ребусов жизнь ему уже давно не преподносила.
«Какого черта я впустил его?.. А если бы не впустил? Все равно книжка была бы предъявлена…»
А еще изумлял вид явно потертого жизнью, свалившегося ему на голову попутчика, не вызвавшего в нем и тени подозрения. Неужели состарился, уже глаз не тот, нюх отказал старой служебной собаке!
«Откуда эта полнейшая невозмутимость и совершенно откровенное невнимание к тому, какое впечатление произведет на партнера выложенная карта».
«А ты что ж думал? Тебя выпустят без сопровождения? Да, но не так же явно!.. И какой в этом практический смысл? Не доверяют? Зачем же уговаривали?.. Страхуются? Но страховщик-то какой-то странный. А ты какого бы хотел видеть? Но нельзя молчать… Когда не знаешь, как действовать, лучше всего воздержаться от любых действий. И чего же он хочет? Вернее, «они». Зачем же так откровенно?..»
Мысли, а вернее вопросы, вопросы и вопросы выскакивали в ритме стука колес под вагоном. И ни одного ответа.
«Сами меня уговорили ехать по двум билетам одному в купе… Я же мог его просто не пустить… Зачем такие сложности?..»
Все, что бы он сейчас ни сказал, все, что бы он сейчас ни сделал, заранее было обречено выдать фальшь и натяжку. Но не молчать, не молчать, не молчать…
– «Советский человек – существо священное, и мы обязаны его оберегать всеми имеющимися у нас средствами…» – почти неожиданно для самого себя выговорил длинный пассажир.
Алексей Иванович живо обернулся к нему с нескрываемым удивлением и, секунду помедлив, возвел глаза к потолку и произнес:
– «В нашем обществе деньги утратили былое величие. Даже наоборот…», «Духовный мундир начальника – штука тяжеловесная…»
– Господи, кто-то еще эту классику помнит! – удивился Алексей Иванович.
– Удивляюсь, что эту классику еще кто-то читает и даже берет с собой в дорогу, – почти непринужденно произнес сосед. – Память же у вас, однако…
– Так и вам грех жаловаться, и про «советского человека» вспомнили, и про «духовный мундир начальника»… Наверное, в студенческом капустнике играли «Кукуева»?
Ничего, кроме веселого любопытства, не было в глазах Алексея Ивановича, и как сосед ни пытался увидеть затаенное напряжение, игру, ничего разглядеть не мог.
– Когда этот роман появился, я уже институт окончил.
– И так хорошо запомнили?
– Тогда же вся страна, как одна изба-читальня, была. «Не хлебом единым». Что там еще? «Звездный билет». «Над пропастью во ржи». «Рычаги», «Ухабы»… И Ложевников в моде был. А вы для себя или по службе? – в последние слова невольно прорвалась интонация почти ироническая.
– Представьте себе, по службе, – с готовностью признался Алексей Иванович, отнеся иронию к предмету разговора, но никак не к своей персоне. – Меня после института пригласили на киностудию, в сценарный отдел, и проработал там довольно долго, теперь уже кажется, полжизни… Первый год работы все мне было в диковинку. Да и время было интереснейшее, начало шестидесятых… «День без вранья». Помните такой рассказ? Казалось, что скоро жизнь без вранья начнется.
– Думаете, такая жизнь возможна?
– Тогда был почти уверен, что возможна, теперь так же твердо уверен, что нет. Выгодная это штука – вранье. Не обманешь, как говорится, не продашь. А нынче – кругом рынок.
Алексей Иванович обратил внимание на то, что его сосед слушает его с каким-то особым вниманием, с каким врачи, к примеру, слушают рассказы своих пациентов, стараясь даже в непринужденной болтовне о том, о сем услышать, найти ответы на свои очень важные и серьезные вопросы. Он отнес это внимание и серьезность к занимательности рассказа о киностудии, хотя в последние лет уже десять, не меньше, интерес публики к тому, что называлось «мир кино», заметно поугас. Тем щедрее хотелось отблагодарить человека, явно к кино не равнодушного.
– Дело было в самом начале моего кинопоприща, еще и года на Ленфильме не прослужил, как раз ставили фильм «Знакомьтесь – Кукуев!» А первые впечатления, сами понимаете, это надолго. Все мне было в диковинку.
– Представляю, – сказал сосед в расчете на возражение рассказчика, главное, пусть говорит, пусть говорит как можно больше. И можно было бы и не сомневаться в искренности и доброжелательности попутчика, если бы не брошенная под нос книжка.
– О, едва ли! – тут же возразил Алексей Иванович. – Зрители даже не догадываются, какое великое множество людей, кроме указанных в титрах, участвовало в судьбе фильма. И роль этих невидимок была куда весомей, чем роль поминаемых в титрах бригадиров осветителей и ассистентов звукооператора. Сейчас даже представить себе трудно все эти редсоветы-худсоветы, младшие редакции, главные редакции, коллегии, президиумы, такая лестница инстанций, что все и не упомнишь, а в Ленинграде еще и райком, и горком, и обком, куда же важнейшее из всех искусств без их опеки и отеческого внимания…
– Нет, по кино я не работал. Наверное, интересно.
– Я ж до потолка прыгал, когда меня после института в сценарный отдел Ленфильма пригласили. Я ж мечтал в кино работать. Должность дали самую крошечную – переписка с «не договорными авторами», главным образом графоманами и сумасшедшими. За первый год ответил на пятьсот рукописей и всяческих письменных предложений.
– И были полезные?
– Может быть, и были, только я же пришел настоящее кино делать, честное, высокое, талантливое, какого до меня не было, и потому на все пятьсот предложений пятьсот отрицательных отзывов.
– Так что вы тоже были инстанцией?
– А как же! Да еще с какими требованиями, с какими мерками, и вдруг «Кукуев»! Вот и запомнился мне этот шедевр: «Жизнь не просто существование для собственного удовольствия…» В графоманских же рукописях больше было и жизни, и правды, и, если хотите, художества.
– Вот как? Очень интересно.
– Да уж, шуму вокруг этого «Кукуева» у нас было много. – Алексей Иванович скользнул взглядом по соседу и уставился в окно, где в кадре оконной рамы мелькал бесконечный «видовой фильм» – болота, поселки, лес да перелески. – Молодой я был, естественно, непуганый, посмеиваюсь над «Кукуевым», только вижу, вокруг народ не очень-то и смеется. Где ж мне было, теленку, понять, что такое Ложевников. Это тебе не «самотечник», так в редакциях непрошеных авторов зовут, это идеолог, это запевала, это главный редактор военно-патриотического журнала «Вперед!», делегат, депутат, лауреат. Он сам инстанция, да покруче многих. Прислал ему в журнал известный писатель, фронтовой журналист, Петр Вайсман, свой роман «Жуткая судьба». Прочитал Ложевников сочинение, объемистое, надо сказать, и прямиком его с соответствующей записочкой отправил в идеологический отдел ЦК.
– Обычное дело, поддержкой хотел заручиться?
– Поддержкой, это точно, только в чем? Ему мало было рукопись отклонить, ему важно было, чтобы нигде и никогда она не была напечатана, да еще чтобы и автору жизнь попортили. Вот какая высокая инстанция был товарищ Ложевников. Из ЦК бдительного главного редактора поблагодарили и, в свою очередь, обратились к литературным работникам государственной безопасности тоже за поддержкой. Те с рукописью «Жуткой судьбы» ознакомились и пошли к заблуждающемуся в представлениях о счастье и героизме автору прямо домой, оставшиеся у автора экземпляры рукописи незрелого сочинения изъяли, прихватили заодно и варианты, и черновики, и заготовки, вырвали, так сказать, зло с корнем. Так-то! Знал бы я, откуда к нам со своим романом товарищ Ложевников пришел, может быть, и со смешочками своими был бы поосторожней. Не знал же я, что сценарий по роману про Кукуева ни много, ни мало был рекомендован нашей киностудии непосредственно в ЦК. А рекомендации такого рода, как вы помните, мало чем от директив отличаются.