И пока две параллельные линии, несущие в себе черты художественного и подлинного Кукуева, не пересекутся, а пересечься они должны здесь, в этом правдивейшем повествовании, нельзя считать историю Кукуева поведанной, спетой и сплясанной до конца.
Говорят, что история человечество ничему не научила, может быть, вполне может быть, но если нас и история Кукуева ничему не научит, остается только пожалеть человечество.
Да, отталкиваясь от Кукуева подлинного, писатель создал произведение, так же как и многие полотна Рафаэля Санти, достойное похвалы уже за один только возвышенный взгляд на жизнь.
Возвышенным же взглядом на жизнь называется такой взгляд, когда даже школьники, средне успевающие по литературе, немножко чувствуют перевес идеи над образом, чувствуют, что пятки героя уже не касаются плоской земли и автор как бы предлагает читателю немножечко полетать вместе с его героями за горизонт и обратно.
Сам же Дм. Ложевников своими сравнениями и упоминанием Рафаэля Санти подсказывает интересную параллель между Сикстинской Мадонной, как бы в полете, не касаясь земли, несущей своего Сына, свет и спасение в мир, так же и Кукуев, без парашюта парящий над вражеской территорией в руках спасительного бортмеханика, по-своему тоже хорош и претендует на некую мессианскую аллегорию.
Опасаясь того, что читатель вдруг и усомнится, что в одном человеке может быть соединено столько совершенств, с доброй как бы улыбкой, делавшей в жизни его лицо чуточку зловещим, автор сообщает: «Кукуев не свободен от отдельных недостатков».
Никто в этом месте так не насторожился и не приготовился узнать что-то полезное, как следователь по особо важным делам, получивший роман для прочтения прямо из рук министра внутренних дел.
Но, к радости всех читателей и к печали этого следователя, уже вышедшего нынче на пенсию, но не оставившего полюбившегося ему дела сохранения чужой собственности, недостатки Кукуева, предъявленные читателю, были не более тяжкими, чем пристрастие к сливкам Веры Павловны поучительного и несомненно талантливого романа Н. Г. Чернышевского о людях, предуготовивших себя к будущему и видящих его по большей части во сне, но отдельные детали замечающие и наяву.
Следователь же, обратившись к роману сразу после первого знакомства с предварительными материалами следствия, собранными его меньшими братьями, немало удивился, наткнувшись в романе на безапелляционно высказанную мысль «в свойственной автору острой афористической манере» (Пионов-Гольбурт): «Вообще плохое распознать в человеке легче, чем хорошее».
Если «плохое» распознать легче, недоумевал следователь, то как же проникновенный писатель, делегат трех съездов партии и депутат пяти созывов Верховного Совета, не заметил, не распознал, кто перед ним сидит и рассказывает сказки, замешанные на солярке с патокой!?
Афоризм, быть может, и блестящий, но едва ли справедливый, подумал про себя следователь по особо важным делам, и, вернувшись к началу книги, стал вглядываться в великолепный портрет автора, предваряющий текст романа. Нет, усмехнулся следователь, людям как раз свойственно хорошее выпячивать, а плохое прятать, и будь иначе, мы бы, сыщики, без работы остались.
Следователь впервые читал роман в рабочее время по указанию высшего начальства, читал заинтересованно, надеясь найти подробности, которые могли бы ему помочь в ходе следствия и пригодиться на допросах.
Он радовался, например, когда встречал как бы и собственные мысли, выраженные автором лаконично, красиво, в афористической, как всегда, форме: «Люди приходят и уходят, а личные дела остаются».
Любую голову можно дать на отсечение, автор имел в виду не «личные дела», о которых подумал следователь и которые хранятся без срока давности, а те наши личные дела, из которых возникает, складывается и произрастает будущая жизнь, светлая и счастливая, а равно корявая и злосчастная.
Именно туда, в будущее, всем своим нутром был устремлен автор вместе со своим романом и его впечатляющим героем.
Но вот будущее, вожделенное нами в самых истоках шестидесятых годов, наступило в обозримые во всей полноте девяностые годы.
Одной ногой мы вступили в захватывающую дух эпоху Неуловимых Воров.
Второй ногой мы вступили в смехотворную эпоху Политиков Поневоле. Да, да, именно умнейший и от ума своего пострадавший от Николая I Михаил Сергеевич Лунин считал Политиков Поневоле самой смешной публикой, правда, после лекарей тоже поневоле.
Так или иначе, мы вступили в будущее, если смотреть из недавнего прошлого.
Самое поразительное, что Кукуев как раз и оказался человеком будущего, но Кукуев не из романа, а из протоколов следствия и обвинительного заключения, он, как и полагается герою исторической драмы, разыгранной в жизни, а не на бумаге, явился слишком рано, а потому и пострадал и посидел, его время наступило лишь сейчас, он герой нашего времени!
А что ж роман?
Получается так, что роман, а вместе с ним и автор, отвели глаза общественности, заслонив подлинного Кукуева Кукуевым возвышенным.
Реальный-то Кукуев представлял, оказывается, опасность, как затаившийся и ждущий своего часа чумной вирус.
Разве подлинный писатель-патриот не обязан был подметить, разглядеть, записать и кого следует предупредить? Умел же он, когда надо было, и подметить, и кого следует предупредить!
И не надо забывать, что в Уголовном кодексе нашей страны еще никто не отменял и не принижал значения статьи о недонесении, обжившейся в своде Законов еще с легкой руки Великого Петра…
Казалось бы, выводы напрашиваются сами собой, но – нет, нет и еще раз нет!..
Сочинители возвышенных произведений, как бы вредны они для общества ни были, не должны подвергаться уголовному преследованию.
Не должны!
Ну разве что в самых что ни на есть отдельных случаях.
Только как исключение.
При этом совершенно непреложно должно быть исключено предварительное заключение под стражу, это раз, а во-вторых, статьи приговора должны категорически исключать применение такой бесчеловечной санкции, как конфискация имущества сочинителя возвышенных сочинений.
Конечно, нельзя исключать, что преследование за сочинение возвышенных произведений рано или поздно начнется, хотя это, скорее всего, дело отдаленного будущего.
Какие к тому предпосылки?
Есть ли они?
Есть.
Да еще какие!
Главная предпосылка лежит на путях сближения гражданского общества и религии, так сказать, на путях чаемого вдруг всеми движения к храму.
Продвигаться по этой дороге можно лишь путем исполнения заповедей.
Придет время, и заповеди типа: «Горе вам, соблазнившим малых сих» будут положены в основу правовых законоположений. Тогда-то и начнут – и по делу! – преследовать по всей строгости закона соблазнивших «малых сих».
Побивать соблазнителей камнями, я думаю, все-таки не будут. Это дикость. Это пережиток. Это варварство. Это достойно лишь народов, готовых с оружием в руках отстаивать свое право на дикость.
Иное дело побивать соблазнителя его же возвышенными книжками, которыми он и ввел «малых сих» в заблуждение относительно правды жизни.
Это было бы и полезно, и поучительно.
Чем толще наврал, тем болезненнее будет наказание!
Поверьте, не за горами, а всего лишь за очередным крутым поворотом истории долгожданный день, когда человек, решившийся стать писателем, и тем более человек, решивший издать свою книжку, должен будет в присутствии понятых у нотариуса дать расписку в том, что он готов нести личную ответственность за все сообщаемые читателю сведения, кроме откровенно фантастических, как-то: «солнце садилось», «май дышал», «лошадь летела» и т. п. А если поименованный выше сочинитель будет уличен во лжи по злому умыслу, от лености ума, нерадения, поспешности в работе, умственной отсталости или желании кому-нибудь угодить и понравиться, а то и просто зашибить деньгу, он, сочинитель, готов в сознании своей вины понести суровую кару от рук своих читателей и быть побитым суммарным тиражом книги, рукопись каковой, а равно и тексты на энергоносителях присовокупляются к настоящему обязательству, составленному так-то и там-то, тем-то и тем-то, в присутствии таких-то и таких и т. д.