Фабиан включил зажигание. Двигатель сразу же зарычал, но тут же смолк.
– В десятку, – сказал Чарлз. – Сегодня утром, похоже, нас ждут сплошные радости.
– Вот уж точно, – хрипло пробормотал Генри. Он снова закрыл глаза. – Разбудите меня в Кале.
– Я бы предпочел двинуться на юг, а не на север, – возразил Отто, возясь с привязным ремнем. – Вот чертово устройство; никогда не мог запомнить, как оно действует.
Яростно взревел двигатель.
– Прости, что мы тебя вытащили, Фабиан, – сказал Чарлз.
Пожав плечами, Фабиан наклонился к приборной доске и включил фары.
– Она хорошо трахается? – спросил Отто.
Фабиан улыбнулся и промолчал. Он никогда не обсуждал женщин.
Девушка с усталым, безжизненным лицом стояла у окна, наблюдая, как красный «гольф» исчезает в тумане. Она осторожно прикоснулась к левой руке: чертовски больно. Оторвавшись от окна, села за туалетный столик и уставилась на себя в зеркало. Поежившись, внимательно вгляделась в заплывающие кровью синяки на груди, на ссадину под левой скулой, на припухший правый глаз и на рассеченную губу, на которой засохла кровь. Она долго смотрела в глаза своему отражению, не в силах отвести взгляд, после чего легонько провела пальцами между ногами и поморщилась от боли, которую вызвало прикосновение.
– Привет, – сказала она.
– Как ты думаешь, на какой паром мы успеваем? – спросил Чарлз.
– Если дорога будет так же пуста, мы будем в Кале около четырех.
– Ну ты и лихой сукин сын, Фабиан, это точно.
– Лихой?
– Именно.
ДИЖОН… ЛИОН… ПАРИЖ…
Мимо летела вереница дорожных знаков – Фабиан, каждый раз минуя пересечения дорог, прибавлял газ; он чувствовал надежное сцепление шин с шершавым гудроном, покорность рулевого колеса, ровный гул горячего двигателя, шуршание дорожного полотна пустой, открывающейся перед ним трассы. Выйдя из поворота, он вдавил акселератор, и «фольксваген» рванулся вперед. Порой ему казалось, что машина стелется над дорогой, что сейчас она оторвется от полотна и взлетит прямо к звездам. Не спуская ноги с педали газа, он следил за счетчиком оборотов, чуть сбрасывая скорость, когда стрелка заходила в опасную красную зону. Сто двадцать пять. Сто тридцать.
– Какие у вас планы на этот семестр? – крикнул Фабиан, перекрывая рев двигателя и свист ветра.
Отто и Чарлз переглянулись, не поняв, кому адресован вопрос. Отто вытащил из мятой пачки «Мальборо» искрошившуюся сигарету и щелкнул зажигалкой.
– У меня нет никаких планов, – сказал он. – Я их никогда не строю.
– Как твои родители? – спросил Чарлз.
– Мои? – переспросил Фабиан.
– Да.
– О'кей. – Он смущенно замялся. – По‑прежнему по отдельности. А как твоя мать?
Подняв руку, он сдвинул крышу, ворвавшийся в машину порыв холодного ветра и рев двигателя унесли ответ Чарлза. Справа от себя он видел багровый шар солнца, который медленно вставал над холмами Бургундии – его жар согреет виноградные грозди, и они превратятся в вино, в великолепные вина, розовые и кроваво‑красные. Лет через двадцать он откроет такую бутылку «Кло де Вуже» и, склонившись к кому‑нибудь, скажет: «Я видел солнце, лучи которого остались в этой бутылке; я был там».
Им снова овладели мрачные мысли; шар солнца внезапно оказался перед глазами. Ему захотелось открыть окно и оттолкнуть его. Блики света скользнули по приборной доске, и он подумал, что их дрожащие переливы напоминают подтеки свежей крови.