Мама, придя с работы, часто находила меня в злом и угрюмом настроении. Шариков сладко спал алкогольным сном, я пыталась делать уроки, однако после стычки со взрослым пьяным детиной это было почти невозможно. Мама повязывала фартук и, начиная готовить ужин, увещевала меня. Говорила, что не надо связываться с пьяными, что надо тихонечко сидеть в своей комнате. Еще была коронная фраза о том, что надо принять обстоятельства, если не можешь их изменить, и изменить свое отношение к ним. Однако, это было решительно невозможно. Шариков мог войти в мою комнату без стука в любой момент. Одно время я прятала верхнюю одежду и обувь у себя в комнате, чтоб он не понял, что я вернулась из школы, но потом поняла, что это бесполезно – он даже не смотрел на вешалку, он просто заходил ко мне в комнату.
Изменить же свое отношение к обстоятельствам часто не под силу даже взрослому, даже терапевтированному взрослому, для меня же в возрасте 13-ти лет эти слова были просто абракадаброй.
Много лет подряд я не имела возможности побыть одна. Утром вся семья еще была в сборе, после школы Шариков был уже дома и не давал мне покоя до самого маминого прихода. Я шла домой после школы, как на войну. С войны на войну. Я ненавидела приходить домой, однако больше приходить было некуда – друзей у меня на тот момент не было. Иногда я приходила после школы в свой старый двор, это были воистину минуты счастья. Мы сдружились с Ксюшей и очень неплохо проводили время вместе. Мы отлично понимали друг друга, несмотря на разницу в возрасте в три года. Но это было редко, далеко не каждый день. Гораздо чаще остаток дня я проводила дома, наедине с Шариковым.
Новый год в нашей семье был вообще феерическим событием. Шариков начинал его отмечать в канун кануна. Мама с утра 31-го декабря начинала готовить салатики и лепить пельмени, однако мне это было не в радость, потому что Шариков тоже с самого утра начинал готовиться, по-своему. В обнимку с чекушкой. Часов до восьми вечера мама, еще на что-то надеясь, пыталась его уговорить не пить, чтоб не валяться в сам Новый Год под столом, а сидеть за оным. Однако, ей ни разу это не удалось. К девяти вечера товарищ был в стельку.
Есть алкоголики, которые напившись, становятся тихими и ложатся спать. Этот был не такой. Чем более повышался градус, тем больше сил у него появлялось. Шатаясь и держась за стенки, он бродил по квартире, цепляясь ко всем со своими бессмысленными разговорами. Неважно, отвечаешь ему или нет, разговор развивался одинаково – в какой-то момент Шариков решал, что ему что-то возразили, и начинал орать, стучать кулаком по столу и кидаться, как бешеная собака.
Я считала, что Новый Год удался, если Шариков к двенадцати был не в состоянии подняться с пола. Мы тихонько слушали речь президента, ели и ложились спать. Само собой, как только появилась малейшая возможность, я стала сваливать из дома в Новогоднюю ночь.
В школе на тот момент было все тоже очень плохо. В классе меня не любили. Соседом по парте был мальчик, который меня на дух не переносил, как и я его, впрочем. Однажды он подложил мне жвачку на стул, а я была в новых и единственных джинсах (мама мне купила ценой нечеловеческих усилий, думается). После урока я его так пнула, что он отлетел к стенке. Покрутил пальцем у виска и пошел, потирая ушибленный зад, но больше жвачку не подкладывал. Сейчас я думаю, что он был классный парень. Он необычно одевался и был симпатичный, однако в тот момент я была не в силах оценить его достоинства. Вообще, у нас в классе было много классных парней (один из них живет сейчас тремя этажами выше меня с женой и двумя детьми), но в школе этого понять невозможно, все кажутся какими-то дураками.
После 30-ти я стала более терпимо относиться к Шарикову, в том числе благодаря терапии и постоянной работе над собой. Я поняла, что он никогда не жил в цивилизации, весь его опыт социализации – это дом в деревне и комната в общаге. Научить его элементарным навыкам было некому, поэтому он просто не представлял, как жить в квартире, как убирать за собой, как быть просто опрятным и чистым. Но в детстве, особенно в подростковом возрасте, я была далека от умения понимать других людей, особенно тех людей, которых я ненавижу. Мне хотелось, чтоб кто-то понял меня. Чтоб кто-то научил меня понимать себя.
Мама этому научить не могла прежде всего потому, что сама не умела. Хотя, я думаю, хотела. Она хотела мне помочь. Став постарше, я заметила на ее полках очень много книг о воспитании и о работе над собой. В этот же период жизни мама подарила мне книгу под названием «Все, что нужно знать подростку». Я ничегошеньки из нее не помню, но, думаю, что что-то из нее все же записалось на подкорку, и я этим успешно пользуюсь.
Глава 5
Еще один эпизод из того периода был очень важным. Примерно в возрасте 13-ти лет я попала под машину. Мы с мамой переходили дорогу в неположенном месте (собственно, мы там всегда ее переходили, потому что до перекрестка было тащиться далеко), мама пошла вперед, а я отстала (я плохо себя чувствовала, потому что болела; мы как раз шла в поликлинику) и не заметила машину. Единственное, что помню – удар в бедро и все, я лежу лицом вниз на заснеженной дороге. Я в сознании, но не встаю и не шевелюсь, старательно делаю вид, что без сознания. Ничего не болит – удар хорошо смягчило пальто, но я все равно делаю вид, что не могу встать. Хочу, чтоб мама забеспокоилась, запереживала.
Долгие недели после этого я сидела дома на больничном. Это было лучшее время в моем детстве. По утрам дома не было никого. Я могла рисовать, смотреть телевизор, читать, есть все, что найду. Незадолго до этого случая я нашла на улице новорожденного котенка. Как он выжил – загадка до сих пор. Ему нужна была мама-кошка, мамино молоко, а не пипетка, из которой я его кормила, и не шерстяное кукольное одеяло, в которое я его заворачивала на ночь. У нас уже был один кот, который очень ревностно отнесся к конкуренту. По ночам он пытался загрызть мелкого. Я просыпалась от полузадушенного писка и вытаскивала из пасти малявку.
Так вот. Очень кстати я попала под машину. Я сидела дома и выращивала крошечного котишку. Кормила из пипеточки, потом из клизмы, потом мы варили ему фарш. Однажды он встал на длинных шатающихся лапах и сам пошел, едва волоча круглое от молока пузо. Это был очень радостный день.
Потом два кота подружились. Ну как подружились – старший всегда спал на мелком, а мелкий не возражал. Иногда старший по старой памяти во время игры начинал душить мелкого, мелкий беспомощно хрипел, призывая меня на помощь. Я их растаскивала.
Старший прожил не очень долго – 11 лет, и умер от почечной недостаточности. Мелкий же почти до 20-ти лет «коптил небо», чуть-чуть не дожил до рождения моего четвертого ребенка. Но троим первым исправно мешал спать 10 лет подряд. Едва мы ложились и гасили свет, он начинал орать, словно ему хвост прищемили. Я просто сатанела в такие ночи. Только укачаешь ребенка, руки уже до колена отвисли за столько лет, как нате пожалуйста – кот заявляет о себе. Ему, наверно, внимания не хватало. Однако, я ему ничем помочь не могла – так уставала за день, что валилась без сил вместе с детьми.
Когда я вернулась в школу после длинного больничного, на меня все смотрели, как на мумию, восставшую из могилы. Кто-то презрительно хмыкнул, что без меня было лучше. Что ж, мне без школы тоже было лучше, но ничего не поделаешь, выздоровела – возвращайся к учебе.
Как я вытерпела столько лет школы, уму непостижимо. Я ее ненавидела, в классе была изгоем, была хуже всех одета и совершенно не умела коммуницировать с социумом. Долгие годы в школе я просто молчала целыми днями – никто со мной не разговаривал. Два первых класса Наташа училась со мной, а потом ее родители перевели в какую-то новую престижную школу. И счастье закончилось навсегда. У меня вообще-то была еще одна подружка – Лариса – она жила в соседнем доме и до школы мы неплохо ладили, но в школе она быстро поняла, что со мной дружить невыгодно – тоже будешь изгоем – и переметнулась на другую сторону баррикад. Я правда не сразу это поняла, продолжала с ней общаться, не замечая, что она меня сторонится.