В ней настойчиво выныривала, и тотчас уносилась, и опять выныривала, и опять уносилась одна и та же мелодия. Глеб ответил :
- Семнадцатая соната Бетховена. Я о ней почему-то никогда... Ты - слушай.
Они оба нагнулись к приемнику, но очень мешал джаз.
- Валентайн! - сказал Глеб. - Уступите. Проявите великодушие!
- Я уже проявил; - огрызнулся тот, - сляпал вам приемник. Я ж вам и катушку отпаяю, не найдете никогда.
Маленькая девушка повела строгими бровками и вмешалась:
- Валентин Мартыныч! Это, правда, невозможно - слушать сразу три приемника. Выключите свой, вас же просят.
(Приемник Валентина как раз играл слоу-фокс, и де-вушке очень нравилось...) - Серафима Витальевна! Это чудовищно! - Валентин наткнулся на
пустой стул, подхватил его на переклон и жестикулировал, как с трибуны:
- Нормальному здоровому человеку как может не нравиться энергичный бодрящий джаз? А вас тут портят всяким старьем! Да неужели вы никогда не
танцевали Голубое Танго? Неужели никогда не видели обозрений Аркадия Райкина? Да вы и в Европе не были! Откуда ж вам научиться жить?.. Я очень-
очень советую: вам нужно кого-то полюбить! - ораторствовал он через спинку стула, не замечая горькой складки у губ девушки. - Кого-нибудь, са
депан! Сверкание ночных огней! Шелест нарядов!
- Да у него опять сдвиг фаз! тревожно сказал Рубин. - Тут нужно власть употребить!
И сам за спиной Валентули выключил джаз. Валентуля ужаленно повернулся:
- Лев Григорьич! Кто вам дал право..?
Он нахмурился и хотел смотреть угрожающе.
Освобожденная бегущая мелодия семнадцатой сонаты полилась в чистоте, соревнуясь теперь только с грубоватой песней из дальнего угла.
Фигура Рубина была расслаблена, лицо его было - уступчивые карие глаза и борода с крошками печенья.
- Инженер Прянчиков! Вы все еще вспоминаете Атлантическую хартию? А завещание вы написали? Кому вы отказали ваши ночные тапочки?
Лицо Прянчикова посерьезнело. Он посмотрел светло в глаза Рубину и тихо спросил:
- Слушайте, что за черт? Неужели и в тюрьме нет человеку свободы? Где ж она тогда есть?
Его позвал кто-то из монтажников, и он ушел, подавленный.
Рубин бесшумно опустился в свое кресло, спиной к спине Глеба, и приготовился слушать, но успокоительно-ныряющая мелодия оборвалась
неожиданно, как речь, прерванная на полуслове, - и это был скромный непарадный конец семнадцатой сонаты.
Рубин выругался матерно, внятно для одного лишь Глеба.
- Дай по буквам, не слышу, - отозвался тот, остава-ясь к Рубину спиной.
- Всегда мне не везет, говорю, - хрипло ответил Рубин, так же не поворачиваясь. - Вот - сонату пропустил...
- Потому что неорганизован, сколько раз тебе долбить! - проворчал приятель. - А соната оч-чень хороша. Ты заметил конец? Ни грохота, ни
шепота. Оборвалась - и все. Как в жизни... А где ты был?
- С немцами. Рождество встречал, - усмехнулся Рубин.
Так они и разговаривали, не видя друг друга, почти откинув затылки друг к другу на плечи.
- Молодчик. - Глеб подумал. - Мне нравится твое отношение к ним. Ты часами учишь Макса русскому языку. А ведь имел бы основание их и
ненавидеть.