С тебя история, сказал Билли.
Нет настроения.
Давай, сказал он. Я выберу звезду.
Я с напускным безразличием играла молнией спальника, потом заправила волосы за ухо и ждала, пока он укажет на какую-нибудь звезду.
Полярную видишь?
Где уж мне разглядеть самую яркую звезду на небе.
Вообще-то самая яркая Сириус.
Ты сам говорил, что Полярная.
Значит, я ошибался.
Внезапненько!
Ну так видишь? Я тебе ее показывал?
Всего раз двести, только ты говорил, что она ярче всех.
Она вторая по яркости.
По-твоему, я должна различить вторую по яркости звезду?
От нее мы ищем букву W.
Знаю-знаю: та, что кажется самой яркой а на самом деле нет.
Я просто уточняю вдруг мы говорим о разных звездах. Ладно, на хрен! Видишь пять звезд рядом с ней, кособокой буквой W?
Прищурившись на небо, я попыталась соединить точки линиями. Раньше я притворялась, будто вижу то же, что и Билли. Терпеть не могу, когда стараешься изо всех сил и все равно ничего не получается. Для меня это как разбирать шрифт Брайля, только из огоньков, горящих за миллиарды миллиардов миль от нас. Их слишком много просто невыносимо, когда такое скопище таращится на тебя в ответ.
Чем старше я становлюсь, тем больше стараюсь. Билли разделяет звезды на картинки и истории, и различать их становится проще. Буква W нашлась одной из первых.
Ага, знаю, сказала я. Похоже на кресло-качалку.
Точно.
Я следила за его указательным пальцем, соединяющим звезды ровными прямыми линиями.
Кресло Кассиопеи.
Помню ее.
Молодец. Вот про нее и расскажи.
Билли, ты же знаешь эту историю.
Но от тебя еще не слышал.
Я вздохнула, чтобы выиграть время. В голове постепенно начали собираться персонажи.
Давай-давай, поторопил Билли.
В прошлой жизни Кассиопея была царицей супругой Цефея, начала я. Он тоже там, наверху. Кассиопея была клевая. Красавица, типа, но ее считали странной. Вечно ходила с распущенными волосами и босиком, а люди такие все в шоке все-таки царская особа. Она родила дочь Андромеду и научила ее самолюбию и самоуважению по тем временам радикальная идея. Ее внутреннюю свободу принимали за надменность. Поговаривали, что эта хипповая царица расхаживает всюду босиком, любит себя и дочь учит тому же. Посейдону это не понравилось, он решил напомнить людям, кто тут главный, и наслал на царство ее мужа морское чудовище. Кассиопее сказали, что единственный способ спасти царство это принести в жертву дочь, и царица согласилась. Она приковала Андромеду к скале на краю обрыва и оставила умирать.
Сука, заметил Билли.
Ну, у нее не было выбора. Иначе чудовище бы всех убило.
Греки были долбаные придурки. Можно я угадаю, что случилось с Андромедой?
Попробуй.
Ее спас прекрасный принц?
Разумеется.
Билли передал мне бутылку. Виски обожгло горло.
Персей убил морское чудовище, возвращаясь после убийства Медузы, и Андромеде пришлось выйти за него замуж из вежливости, сообщила я.
Классика жанра. А что случилось с Кассиопеей?
Я показала на созвездие:
Вон она, сидит в своем кресле-качалке. Посейдон привязал ее намертво, так что над Северным полюсом она кружит вверх ногами. Навсегда прикованная к креслу, она будет в нем крутиться до скончания мира.
Господи Иисусе. Наверное, когда половину времени висишь вверх тормашками, начинаешь видеть мир по-другому.
У меня бы просто кружилась голова.
Разве что поначалу, но потом ты бы привыкла.
Спасибо, гравитация меня вполне устраивает.
Значит, ты не против, если я спихну тебя с крыши? Дядя толкнул меня так, что я вскрикнула и перекатилась на другой бок вместе со спальником.
Билли, придурок! Не смешно!
А покачать именинницу?[1]
Прекрати, сказала я, но на душе у меня стало радостно и тепло.
Я думала об этой истории и снова отхлебнула из бутылки. Уже первый глоток виски закружил меня в небесах.
Пассажирка из пригорода
Сегодня первый день занятий, а я опоздала на поезд. Билли уверял, что я успею. Прежде чем подбросить меня на станцию, он слишком долго провозился с дойкой. И теперь я опаздывала. Сама точно не зная куда. Наверное, я спешила завести друзей. И беспокоилась, что к полудню всех хороших разберут. Начиналась ознакомительная неделя, а я видела фильмы про кампусы. Если мне суждено повстречать будущую лучшую подругу или возлюбленного, это непременно случится в первый день.
В Дублине я бывала только в декабре. Каждый год под Рождество Билли возил меня посмотреть на иллюминацию. Мое первое воспоминание о Дублине как мы с Билли стоим на мосту ОКоннелла и дожидаемся автобуса домой. Мне тогда было лет пять-шесть. Когда тот наконец пришел, это было счастье укрыться в нем от хлещущего дождя и ветра, выворачивающего зонтики. Билли постучал по окну водителя, показал ему десять евро, сложил купюру и, будто фокусник, попытался просунуть в щель для монет.
Водитель поглядел на него:
И что прикажете с ней делать?
Билли вытащил купюру из щели и посторонился, давая расплатиться другим пассажирам.
У тебя же наверняка полно мелочи, командир, сказал он, кивая на звонко падающие в щель монеты.
Я похож на разменный автомат? Водитель в упор смотрел на нас, пока Билли не отступил.
Мы вышли из автобуса назад под дождь и после этого всегда ездили на поезде.
С незнакомыми людьми Билли вел себя странно. Казался гораздо менее уверенным. А когда просил взять его за руку, то было непонятно, кому из нас это нужнее.
И все-таки мы нашли удобный способ путешествовать по городу. Годы слились все вместе в один-единственный: вот мы останавливаемся у главпочтамта, чтобы отдать дань уважения древнему герою Кухулину и парням, погибшим за независимость, переходим мост и идем по Дейм-стрит до булочной на Томас-стрит, чтобы купить у страшной женщины с мучнистым лицом сосиски в тесте по пятьдесят центов за штуку. Как-то раз Билли угостил сигаретой бездомного на набережной канала. Мы посидели с ним на скамейке и душевно поболтали, как прихожане у церковных ворот после мессы.
На Графтон-стрит мы глядели, как в витрине универмага «Браун Томас» марионетка грозится туфле молотком и гвоздем. Игрушечные поезда, пыхтя, кружили по заданным маршрутам. Билли спросил, кем я хочу стать, когда вырасту. Я показала на уличного артиста, раскрашенного под бронзовую статую, и сказала, что не отказалась бы стать одной из них, потому что их работа радовать людей. Либо актрисой, либо священником.
Ну-ну, удачи, с улыбкой сказал дядя.
Билли всегда хотел, чтобы я подала документы в Тринити-колледж:
Только туда и стоит поступать. Хотя они и зазнайки.
Он показывал на высокие каменные стены и решетку с острыми зубьями у бокового входа со стороны Нассау-стрит, но внутрь мы никогда не заходили. По-моему, дядя не понимал, что колледж открыт для публики. Мне всегда казалось, что Тринити это как Шоушенк наоборот: чтобы туда попасть, надо подкупить Моргана Фримена сигаретами и прорыть подкоп.
В прошлом году, когда школа возила нас на выставку высшего образования, на стенде Тринити стоял не Морган Фримен, а серолицая женщина в темно-синем брючном костюме. Женщина вручила мне брошюру, смерила взглядом мою поношенную школьную форму и сказала, что для того, чтобы поступить в Тринити, требуются незаурядные умственные способности. Она ошибалась. Никаких умственных способностей мне не потребовалось. Чтобы попасть в Тринити, не обязательно быть умной достаточно простого упрямства.
* * *
В поезде я потеряла билет и заметила это только перед турникетами на станции Коннолли. Пришлось подойти к будке с надписью «Справочная» и сообщить об этом мужчине за стеклянным окошком.
На какой станции вы сели? спросил он.
В Мейнуте.
Сколько стоил билет?
Не помню.