Вы сказали, что, по словам вашего супруга, умирающая девушка умоляла показать ей детей. Про одного вы рассказали. А другой ребенок?
Была еще девочка, тут у Марии Борисовны не выдержали нервы и покрасневшие глаза налились слезами. Извинившись, она долго вытирала их платком. Справившись с нахлынувшими эмоциями Мария Борисовна допила остывающий чай. Ей был годик. Всего лишь годик. Она не пострадала. Извините, Денис, но я не могу об этом говорить. То, что рассказывал мне мой муж для меня слишком тяжело. Я до сих пор плачу. Тем более, что я не знаю подробностей, вам лучше поговорить с теми, кто занимался этим делом. А мой покойный Васенька не был следователем, он был обычным участковым и так уж получилось, что преступление было совершенно на его территории.
Геннадий Коростылев
Я приехал в село Кумоярское (Мартыновский район Ростовской области), где сейчас проживает Геннадий Николаевич, даже не будучи уверен в том, что он жив, ведь по словам Марии Борисовны Черновой, он уехал из Ведеска, в котором все произошло на следующий год после того кровавого преступления. В записной книжке Василия Васильевича Чернова был внесен новый адрес проживания гражданина Коростылева, но по словам Черновой запись была сделана во время переезда, то-есть почти двадцать пять лет назад, и уже тогда Геннадий Николаевич был пенсионером. Однако, оказалось, что гражданин Коростылев был жив и даже все еще проживал по адресу, нацарапанному участковым Черновым в своей записной книжке. Это был глубоко пожилой человек, не без труда обслуживающий самого себя и, по его словам, едва сводящим концы с концами. Он принял меня в своем старом скрипучем домишке, давным-давно не видавшим ремонта и, похоже, доживающим свои дни вместе с хозяином, шаркающим истоптанными тапками по потертым половицам и опирающимся на костыль, скрепленный гвоздем и синей изолентой. Я прошел в его дом, наполненный старыми и десятилетиями не используемыми вещами, расставленными и раскиданными по дому без какой-бы то ни было логики. Полы под моими ногами пронзительно скрипели. Скрипело все двери, костыль, стул, на который я сел. Скрипел, казалось, и сам Геннадий Николаевич, делая короткие шажки, передвигаясь по своему дому как усталый призрак и ложась на кушетку, сославшись на слабость в ногах. Костыль он просто опрокинул на пол.
Тот наш дом в Ведеске был разделен на две половины, говорил Геннадий Николаевич, шамкая деснами, в одной жил я, а Зенитниковы жили через стенку. Эх Да, дела Каюсь! Век каяться буду, что в ту ночь не было меня дома. Пил я! Да, пил! Ну что-ж теперь? Что теперь расстрелять меня на месте? Возьми вон там на столе вилку, сынок, да и вбей ее мне в сердце, если хочешь! Я, потомственный экскаваторщик, сразу и подохну!
Геннадий Николаевич, я не для этого приехал, примиряюще улыбнулся я. У меня и в мыслях не было причинять вам вред. Мне просто хотелось бы знать события той ночи.
Да, я сидел у Сергеича и пил самогонку! не унимался Коростылев, озлобленно сверкая подслеповатыми голубыми глазами. Он злился, прежде всего на себя, четверть века прошло, а он не может себе простить ту пьянку у какого-то Сергеича. Как тебе такое алиби? Меня не было дома и я не мог ничего слышать. Эх Да, дела Я пришел домой под утро, лег спать. Но за стенкой стала плакать их малая. Плачет и плачет, поначалу я думал, что может, приболела или зубки режутся или еще чего, она-ж совсем маленькая была. Частенько ночами ревела, дело-то понятное. Но в тот раз она ревела как-то ни так. Все громче и громче и совсем без пауз. У меня у самого и дети и внучата, я хоть и пил, но совсем дураком-то не был и знаю как дети ревут. Как они должны реветь. Да Эх, дела Геннадий Николаевич попросил меня налить ему кружку воды, которой он запил пару таблеток и откинулся на подушку с нестиранной наволочкой. Ее мать, чудесная бабенка, как будто совсем малую не успокаивала. Я уже не надеялся уснуть, сел на кухне, курил, слушал плач и посматривал в окно, ожидая приезда «Скорой». Видать, что-то там серьезное с малой, что она так заливается. Время шло, малая все ревет и ревет: «Ма-а-а! Ма-а-а!!» Геннадий Николаевич сымитировал детский плач. Ну, думаю, что-то, она на этот раз дает жару и удивляюсь почему мамка ее не может успокоить. Никогда раньше так не было. Эх Да, дела Утром я все-таки решил зайти к Зенитниковым, хотя, конечно, понимал, что напрасно я вмешиваюсь в их дела. Они больно-то меня не жаловали. Подхожу я к их порогу-то, а малая ревет-заливается. А дверь-то ихняя не заперта. Я позвонил не открывают. Тогда я дверь-то приоткрыл, позвал хозяев, а никто не откликнулся. Я зашел в прихожку и тут только увидел Да Эх, дела Мамка-то их лежит в крови, за горло держится. Не шевелится, а возле нее ревет малая Лезет к мамке, титю просит, а мамка-то Геннадий Николаевич будто смахнул слезу или это мне только показалось и он просто помассировал глаз. Я ведь много раз все следакам повторял. Меня мутозили, Сергеича мутозили. А он-то тут вообще ни при чем! Меня посадили, допрашивали, но что я мог еще сказать. Век каюсь, что пил в ту ночь. Был бы я дома Но кто-ж знал Эх Да, дела
Софико Пнавия
С Софико Зурабовной мы созвонились по телефону, она проживает в городе Тбилиси.
К сожалению, не могу долго разговаривать, посетовала женщина, вы позвонили в неудачный момент. Я работаю дежурным врачом в школе, сегодня у нас прививки.
Я постараюсь вас не задерживать, уверил я ее, хаотично перелистывая странички блокнотика на пружине в котором у меня были записаны приготовленные вопросы и быстро отказываясь от не имеющих непосредственное отношение к сути дела. Скажите Расскажите о трагедии Зенитниковых.
Наверное вас в первую очередь интересует младшая девочка?
Да, я знаю, что вы работали врачом на «Скорой Помощи».
Не совсем так, поправила меня Софико Зурабовна. Она говорила громко с присущей кавказцам импульсивностью, но при этом у нее почти отсутствовал грузинский акцент. В то время я была фельдшером. Мне тогда и тридцати не было. Звонок на нашу подстанцию поступил рано утром, наша бригада уже с ног валилась за ночь ДТП и инсультник. У нас уже был один умерший, а тут новый вызов. Вызывали сразу несколько бригад. Зверское убийство двух людей, девушка в критическом состоянии и девочка-младенец. Ребеночка увезли на другой карете, ей была оказана необходимая помощь и, насколько я знаю, у нее не было физических повреждений. А вот нам досталась девушка. Денис Петрович, вы меня слышите?
Да-да, Софико Зурабовна, продолжайте. Девушка была в сознании?
Сперва нет, она откровенно говоря, уже агонизировала. У нее были страшные раны, изверг резал ей шею и грудь, и то, что она несколько часов истекала кровью и не умерла сразу настоящее чудо.
Вы помните, как оказывали помощь пострадавшей?
Мы сделали все, что было в наших силах, ответила госпожа Пнавия. Юрий Ильич наш доктор ввел ей адреналин и еще э боюсь ошибиться не помню уже. Женщина на время пришла в сознание, распахнула глаза. С нами в карете «Скорой» был опер, я запомнила его фамилию Песков. Константин Песков. В звании младшего лейтенанта, я помню его. Молоденький, но уверенный. У него еще очки были такие приличные, как у интеллигента. Юрий Ильич запретил допрашивать женщину, но та сама на том конце связи раздался громкий резкий звон, оборвавшийся так же внезапно, как и возник. Я, честно говоря, на секунду опешил и не сразу сообразил, что это был звонок со школьного урока. Софико Зурабовна прибавила темп речи, стараясь успеть договорить: Юрий Ильич запретил говорить девушке, но та сама Она догадывалась, что может не успеть.
Что она говорила?
Она описала нападавшего. Как смогла. Она говорила очень тихо, ее было почти не слышно, Пескову пришлось прикладываться ухом к ее губам. Я сидела рядом, держала капельницу, кое-что расслышала. На ее семью напал человек выше среднего роста, склонный к полноте, крупный, но лица она не видела. Очень молодой, возможно, даже несовершеннолетний. Она вообще не поняла, что случилось, когда услышала, что в их дом кто-то ворвался. По ее словам, когда она на кухне готовила кашку дочке, дверь открыл ее муж. Потом были крики и резкий грохот. Потом бандит напал на нее с ножом. Девушка выронила младенца на пол. Вы меня слушаете?