Ну да, ну да, он, Рыков, все про «исчезающие» диагнозы-то знает много чего из пострельного списка исключили: а попробуй-ка, старче, объективируй, ежли такой умный и небогатый, клиническую поллюцинацию! Не сгноишь ли кого, часом, покуда про дисбаланс мифический химический? биологичесикий? кто ж его разберет в палатке! буковками своими снулыми в карте не настучишь?.. Пройдемте, впрочем, пройдемте-ка пройдемте-ка! за персонажем.
* * *
Едва добравшись до квартиры, Пал Палыч, не сняв пальто и шляпы, кинулся на кухню. Приподняв крышку сковородки и увидев холодную курью ногу да, как называла Рита-1 крыло, руку, Рыков шмякнул их шлеп-с, шлеп-с на блюдо, бросил одежду на спинку стула и, присев, шумно сглотнул, после чего, собравшись было вгрызться в поднесенный к пасти кусок живой некогда плоти, у которой, равно как и у живой плоти Рыкова, имелись болевые рецепторы, неожиданно замер да и так знай себе, настукивает по клавке грезящий о лаврах нововьюный писец «упэрил зенки в тарэль». Курья нога, дернувшись, напряглась, затем приподнялась и, поскользнувшись на лужице масла, пошла-шла-шла по тарелке, после чего, ловко подтянув к себе крыло, сложилась на удивление быстро, превратившись в розовато-оранжевую самку породы фавероль, а именно в видавшую виды куру с пятью пальцами на лапах, кремовым хохолком и дурацкой бородкой, которую душеед наш, глянув на висевший у окна каирский вирус с изображением надменной фараонши, назвал, не имея на то особых причин (теперь, впрочем, его вера в то, будто причина возникает раньше следствия, была поколеблена), «церемониальной подвесной» Перекрестившись, чего с ним обычно не случалось, Рыков перевел взгляд на тарелку и похолодел: куриная фараонша, закручиваясь по спирали в воронку (нагнувшись, Пал Палыч заглянул под стол, но никаких приспособлений впрочем, для чего?.. не обнаружил), проваливалась в буквальном смысле сквозь пол, но словно бы не до конца: это-то и обескураживало Когда голова, казалось, уже должна была исчезнуть, неведомая Рыкову сила выталкивала ее обратно, и все повторялось по новой, с той лишь разницей, что заморская дичь раз от раза уменьшалась в размерах, превращаясь из перекормленной самки сначала в невинную цыпу-гриль (на миг Рыкову показались, будто глаза у твари этой простим доктору грубость занебеснутые: в точности как у Риты-1 но только на миг), а потом в яйцо, имеющее, как уверяют экстра- и прочие сенсы, форму ауры, в существование которой Пал Палыч с упорством хоминёнка не верил, и иже с ним, потому как в то самое время, когда смиренный автор грызет сии строки, персонаж его совершает один из скачков в то самое Далёко, которое можно назвать просмотровой февральностью, или demo-версией. И что же ну-ка, ну-ка, он просматривает?
* * *
А просматривает он клетку из витой проволоки ту самую клетку-батарею, где свет горит почти круглосуточно, а существо, расположившееся аккурат под лампами, уточняет, что «эти твари» несутся каждые тридцать два часа каждые тридцать два часа четырнадцать месяцев кряду, после чего забиваются, и «ЗАбиваются?» выдыхает Рыков, впервые полюбопытствовавший, почему ЗА-, а не У-, и замечает хоминида с раскаленным ножом, спешащего ptichku во избежание внутривидового каннибализма, поясняет существо обес что-что? клювить. «Рита-а-а, ко мне» только и смог крикнуть Пал Палыч, подбежавшая Рита-2 лизнула его руку и, поджав уши, завыла.
Стоит ли говорить, что аппетит пропал напрочь? Мало того, что секунду назад Рыков побывал в аду все это цветочки: десятки сотни? он не ведал! голов заполнили дом, тут же впитавший в себя запахи крови и экскрементов, так и смердит, верно, смерть, догадался Рыков, на ум которому приходила меж тем всякая чушь: крестоматийное, скажем, «Хоминляндия есть игра природы, а не игра ума» или эстетское «Случай, который мог бы произойти, заканчивается фигой», что, впрочем, не избавляло Пал Палыча от, как называл он картинки, поллюцинаций. Шеренги кур и гусей, свиней и кроликов, овец и лошадей тянулись, казалось, до горизонта. Приглядевшись, Пал Палыч различил и быков, и молочных коров, и телят с ягнятами Были тут и индейки, и перепелки, и поросята-сосуны, и поросята-отъемыши всех разве перечислишь!.. Космический его секундомер застыл не в силах справиться со страхом (главное, как не преминуло напомнить одно из следящих за нитью повествования существ, средство приручения хоминида), Рыков кинулся в хальюн, где его и хотелось бы сказать «благополучно», но это, увы, не так: отмывать пришлось не только пол, но и стены вырвало. Вытерев губы и вмиг посеревшее лицо туалетной бумагой «Жасмин», пошатывающийся Рыков выбрался в коридор и застонал: обрывки фраз куздроглокой хрипторши «корейка из тайца с кровью», «маринованное сырое филе голубя» парализовали вконец, и в тот самый момент, когда Пал Палыч совсем скис, до него наконец дошло, что всю эту живность он, стало быть, и пожрал Tastes differ!.. Услышав, как поворачивается в замочной скважине ключ, Рыков схватился за сердце: Рита-1 ох, не к timени!.. Когда, впрочем, жена к timени? И эта ее Мигрень с ней, под ручку скука, тоска: мыстамаройходимпарой, тьфу!.. «Верста есть пятьсот саженей, или полторы тыщщи аршин, или три с полтиной тыщщи футов, или тыщща шестьдесят шесть и восемь десятых метра, зашептал быстро-быстро Рыков, силясь поставить черепушку на место. В одной морской миле тыщща восемьсот пятьдесят два и две десятых метра, один фунт равен» «Ты все еще в оффе?» сухо поинтересовалась Рита-1; сделав усилие, он выдавил улыбку, похожую на гримасу, развел руками и внезапно насторожился. Да, все в его благоверной осталось будто б прежним и вместе с тем что-то чужое, чуждое, агрессивное появилось в облике. Подойдя ближе, Рыков заметил маячивший над ее париком прозрачный bubble: в пузыре вполне отчетливо, несмотря на причудливый шрифт, различались буквы, складывающиеся в слоги, слоги в слова, а слова в предложения, смысл коих казался Рыкову поначалу более чем странным (взять, к примеру, одно лишь «только бы этот не понял») и все же сомневаться в коих было по меньшей мере глупо: баббл за бабблом, баббл за бабблом вот тебе «и да любите друг друга», вот тебе и мигрень «Куй-железо!» маяк для жертв нестоячки (так безыскусно называли бабки, к которым упорно не ходил Рыков, скучный профессорский диагноз): «Хрен-новация мерцалка, увиденная в аптеке, необходимая для дыррэкции твердость и хрузка на ваш многочлен!..»
* * *
О да, размышлял Рыков, закрывшись в кабинете, адюльтер, в сущности, не самая скверная штука: хоминид по природе слаб и эгоистичен но что с того? Главное, не подать виду, никоим образом не выдать страх А может, уйти в работу? Теперь-то ему наверняка будет проще понять пациентов во всяком случае, некоторых Откинувшись на спинку стула, Пал Палыч подвинул двумя пальцами крохотное существо, примостившееся на полуоткрытом ящике письменного стола (он а что делать! почти уже привык к ним), достал ежедневник и, погрузившись в чтение, раскраснелся от злости: мало того, что его записи изменились до неузнаваемости, дробный анамнез с описанием анимарического скватуса и sosтояния как ветром сдуло! Судите, впрочем, сами.
* * *
«Больной П., 31 год, архитектор. Замкнут, напряжен, чаще всего рассеян; принимает химию для мышц. Страдает фитнес- и интернетзависимостью, панически боится конца света. Питается пять раз в день, преимущественно гречкой с мясом. Ревнует жену скорее всего, безосновательно. В обеденный перерыв сбегает из архбюро в Текстоед и читает с середины книги в среднем минут тридцать. Коллег ненавидит, считая их бездарными быдлом. Мечтает о любовнице, которая сделала бы ему массаж ступней. Уверен, что в Гоминляндии таких нет подумывает о сексуальном туризме. Глубоко несчастным чувствует себя чаще всего в воскресенье вечером, когда гуляет с догом по кличке Муся».