Жалко, что так поздно собираются, сказал Брэддокс.
Дочь хозяев подошла к нам и спросила, что нам подать. Хозяин взобрался на высокий табурет возле площадки и заиграл на аккордеоне. Вокруг щиколотки у него был шнурок с колокольчиками, и он, играя, отбивал ногой такт. Все пошли танцевать. Было жарко, и мы вернулись к столу потные.
О Господи! сказала Жоржет. Я вся мокрая.
Жарко.
Просто ужас!
Сними шляпу.
Пожалуй.
Жоржет пригласили танцевать, и я подошел к стойке. Было на самом деле очень жарко, и аккордеон приятно звучал в жарком вечернем воздухе. Я выпил кружку пива, стоя у самой двери, с улицы дул прохладный ветерок. По крутой улице спускались две машины. Оба такси остановились перед дансингом. Из машины вышли молодые люди кто в джемпере, кто просто без пиджака. В свете, падающем из дверей, я видел их руки и свежевымытые завитые волосы. Полицейский, стоящий возле двери, посмотрел на меня и улыбнулся. Они вошли. Когда они входили, гримасничая, жестикулируя, болтая, я увидел в ярком свете белые руки, завитые волосы, белые лица. С ними была Брет. Она была очень красива и совсем как в своей компании.
Один из молодых людей увидел Жоржет и сказал:
Вот это марка. Неподдельная шлюха. Желаю танцевать с ней. Летт, можешь полюбоваться мной.
Высокий брюнет, которого звали Леттом, сказал:
Образумься, умоляю тебя.
Завитой блондин ответил:
Не тревожься, счастье мое. И с ними была Брет.
Я очень злился. Почему-то они всегда злили меня. Я знал, что их считают забавными и что нужно быть снисходительным, но мне хотелось ударить кого-нибудь из них, все равно кого, лишь бы поколебать их жеманное нахальство. Вместо этого я вышел на улицу и выпил кружку пива в баре соседнего дансинга. Пиво оказалось плохое, и я запил его коньяком, который был еще хуже. Когда я вернулся в дансинг, на площадке толпились пары, и Жоржет танцевала с высоким блондином, который танцевал, вихляя бедрами, склонив голову набок и закатывая глаза. Как только танец кончился, ее снова пригласили. Они приняли ее в свою компанию. Я знал, что теперь они все будут танцевать с нею. У них всегда так.
Я сел за стол. За этим же столом сидел Кон. Фрэнсис танцевала. Миссис Брэддокс привела кого-то и познакомила его с нами, назвав Робертом Прентисом. Он оказался уроженцем Чикаго, жителем Нью-Йорка и подающим надежды писателем. Говорил он с легким английским акцентом. Я предложил ему выпить.
Благодарю вас, сказал он, я только что пил.
Выпейте еще.
Благодарю вас, выпью.
Мы поманили мадемуазель Лавинь и заказали по стакану коньяку с водой.
Вы, я слышал, из Канзас-Сити, сказал он.
Да.
Нравится вам в Париже?
Да.
Правда?
Я был немного пьян. Не совсем пьян, не по-настоящему, но достаточно, чтобы не церемониться.
Ради всего святого, сказал я, да. А вам?
Как вы очаровательно злитесь, сказал он. Хотел бы я обладать этой способностью.
Я встал и направился к танцующим. Миссис Брэддокс пошла за мной.
Не сердитесь на Роберта, сказала она, он же еще совсем ребенок.
Я вовсе не сержусь, сказал я. Просто я боялся, что меня стошнит.
Ваша невеста пользуется большим успехом. Миссис Брэддокс смотрела на Жоржет, которая кружилась в объятиях высокого брюнета по имени Летт.
Не правда ли? сказал я.
Безусловно, сказала миссис Брэддокс.
Подошел Кон.
Пойдемте, Джейк, сказал он, выпьем. Мы направились к стойке. Что с вами? У вас такой вид, словно вы чем-то расстроены.
Ничуть. Просто меня тошнит от всего этого.
К стойке подошла Брет:
Хэлло, друзья.
Хэлло, Брет, сказал я. Почему вы не пьяная?
Никогда больше не буду напиваться. Дайте человеку коньяку с содовой.
Она стояла у стойки, держа стакан в руке, и я видел, что Роберт Кон смотрит на нее. Так, вероятно, смотрел его соотечественник, когда увидел землю обетованную. Кон, разумеется, был много моложе. Но взгляд его выражал то же нетерпеливое, требовательное ожидание.
Брет в закрытом джемпере, суконной юбке, остриженная, как мальчик, была необыкновенно хороша. С этого все и началось. Округлостью линий она напоминала корпус гоночной яхты, и шерстяной джемпер не скрывал ни одного изгиба.
В каком вы блестящем обществе, Брет, сказал я.
Правда, они бесподобны? А вы, дорогой мой! Где вы ее подцепили?
В кафе «Наполитен».
И хорошо провели вечер?
Божественно, сказал я.
Брет засмеялась.
Это нехорошо с вашей стороны, Джейк. Просто пощечина всем нам. Подумайте, здесь Фрэнсис и Джо.
Это специально для Кона.
На безрыбье и рак рыба, сказала Брет. Она снова засмеялась.
Вы необыкновенно трезвы, сказал я.
Да. Удивительно, правда? А в такой компании, в какой я сегодня, можно бы пить без малейшего риска.
Заиграла музыка, и Роберт Кон сказал:
Разрешите пригласить вас, леди Брет?
Брет улыбнулась ему.
Я обещала этот танец Джейкобу. Она засмеялась. У вас ужасно старозаветное имя, Джейк.
А следующий? спросил Кон.
Мы сейчас уходим, сказала Брет. Мы условились быть на Монмартре.
Танцуя, я взглянул через плечо Брет и увидел, что Кон стоит у стойки и по-прежнему смотрит на нее.
Еще одна жертва, сказал я ей.
И не говорите. Бедный мальчик. Я сама только сейчас заметила.
Бросьте, сказал я. Вам же нравится набирать их.
Не говорите вздора.
Конечно, нравится.
Ну а если и так?
Ничего, сказал я.
Мы танцевали под аккордеон и банджо, на котором кто-то заиграл. Было жарко, но я чувствовал себя хорошо. Мы почти столкнулись с Жоржет, танцевавшей с очередным юнцом из той же компании.
Что это вам вздумалось привести ее?
Не знаю, просто так.
Романтика одолевает?
Нет, скука.
И сейчас?
Сейчас нет.
Выйдем отсюда. О ней здесь позаботятся.
Вы правда хотите?
Раз я предложила, значит, хочу.
Мы ушли с площадки, и я снял свое пальто, висевшее на вешалке, и надел его. Брет стояла у стойки. Кон что-то говорил ей. Я подошел к стойке и попросил конверт. Я достал из кармана пятидесятифранковую бумажку, вложил ее в конверт, запечатал и передал хозяйке.
Пожалуйста, если девушка, с которой я приехал, спросит про меня, дайте это ей, сказал я. Если она уйдет с кем-нибудь из молодых людей, сохраните это для меня.
Cest entendu, monsieur[1], сказала хозяйка. Вы уже уходите? Так рано?
Да, сказал я.
Мы пошли к дверям. Кон все еще что-то говорил Брет. Она попрощалась с ним и взяла меня под руку.
Спокойной ночи, Кон, сказал я.
Выйдя на улицу, мы стали искать глазами такси.
Пропали ваши пятьдесят франков, сказала Брет.
Не важно.
Ни одного такси.
Можно дойти до Пантеона и там взять.
Зайдем в соседний бар и пошлем за такси, а пока выпьем.
Даже улицу перейти не хотите.
Если можно обойтись без этого.
Мы зашли в ближайший бар, и я послал официанта за такси.
Ну вот, сказал я. Мы и ушли от них.
Мы стояли у высокой, обитой цинком стойки, молчали и смотрели друг на друга. Официант вернулся и сказал, что такси дожидается. Брет крепко сжала мне руку. Я дал официанту франк, и мы вышли.
Куда велеть ему ехать? спросил я.
Пусть едет куда хочет.
Я велел шоферу ехать в парк Монсури, вошел и захлопнул дверцу. Брет прижалась в угол, закрыв глаза. Я сел подле нее. Машина дернула и покатила.
Ох, милый, я такая несчастная! сказала Брет.
Глава четвертая
Машина поднялась в гору, пересекла освещенную площадь, потом еще поднялась, потом спустилась в темноту и мягко покатила по асфальту темной улицы позади церкви Сент-Этьен-дю-Мон, миновала деревья и стоянку автобусов на площади Контрэскарп, потом въехала на булыжную мостовую улицы Муфтар. По обеим сторонам улицы светились окна баров и витрины еще открытых лавок. Мы сидели врозь, а когда мы поехали по старой тряской улице, нас тесно прижало друг к другу. Брет сняла шляпу. Откинула голову. Я видел ее лицо в свете, падающем из витрин, потом стало темно, потом, когда мы выехали на авеню Де-Гобелен, я отчетливо увидел ее лицо. Мостовая была разворочена, и люди работали на трамвайных путях при свете ацетиленовых горелок. Белое лицо Брет и длинная линия ее шеи были ясно видны в ярком свете горелок. Когда опять стало темно, я поцеловал ее. Мои губы прижались к ее губам, а потом она отвернулась и забилась в угол, как можно дальше от меня. Голова ее была опущена.