Я потерял трубку В Шарбурге я
Из кармана холоднокровка извлек костяную трубку тонкой работы и положил ее на столик, а рядом поставил фиал. Пристально глядя на Габриэля, он жестом пригласил его сесть напротив.
Присядь.
Наконец Габриэль, совершенно разбитый, подчинился.
Угощайся, шевалье.
Габриэль опомниться не успел, как схватился за трубку и насыпал в чашечку липкого порошка. Он так дрожал, что едва не выронил вожделенное угощение. Все это время холоднокровка не сводил взгляда с его рук покрытых шрамами, мозолями и прекрасными татуировками. На правой была выведена гирлянда из черепов, на левой коса из роз. Под костяшками поперек пальцев тянулось слово «терпение». На фоне бледной кожи оттененные металлическим блеском чернила казались черными.
Убрав со лба длинный локон черных волос, угодник-среброносец похлопал себя по карманам пальто и кожаных брюк. Огниво, разумеется, отняли.
Мне нужно пламя. Лампа.
Нужно.
С мучительной неспешностью холоднокровка сложил изящные пальцы шпилем у подбородка. В целом мире в этот момент не осталось никого и ничего. Только убийца, чудовище да тяжелая, будто свинцовая, трубка в дрожащих руках Габриэля.
Поговорим о нужде, угодник. Причины неважны. Как и средства. Моя императрица требует, чтобы ты рассказал свою историю. Поэтому мы либо сидим здесь, как аристократы, и ты потакаешь своей мелочной, омерзительной привязанности, либо перемещаемся в недра шато, куда боятся ступать даже дьяволы. Так или иначе моя императрица Марго твою историю услышит. Вопрос в другом: ты поведаешь ее, перемежая слова затяжками или воплями.
Он сдался. Он пал, едва взявшись за трубку.
Он истосковался по аду и страшился возвращения туда.
Дай, сука, огня, холоднокровка.
Жан-Франсуа снова щелкнул пальцами, и дверь камеры со скрипом открылась. Снаружи ждала все та же рабыня. В руке она держала накрытый длинным узким плафоном светильник, в свете которого казалась просто силуэтом: черное платье, черный корсаж, черный воротник Это могла быть и дочь Габриэля, и мать, и жена все равно. Главное пламя.
Габриэль напрягся с силой двух натянутых луков, смутно уловив тревогу вампира. В присутствии пламени тот тихо, шелковисто шипел сквозь острые зубы. Однако Габриэлю сейчас на все было плевать, кроме огня и темной магии, силу которой он высвободит: кровь превратится в порошок, порошок превратится в дым, а тот дарует блаженство.
Давай ее сюда, велел он женщине. Да поживее.
Она поставила лампу на столик и только тут взглянула на угодника. Она молчала, но взгляд ее бледно-голубых глаз как бы говорил: «И это я-то рабыня?».
Ну и плевать. Совсем. Габриэль ловко подкрутил ключик лампы, поднимая до нужной высоты пахнущий маслом язычок пламени. Ощутил его тепло в холоде башни, поднес чашечку трубки на нужное расстояние, чтобы порошок начал тлеть. И когда темная алхимия, утонченное волшебство заработало, в животе затрепетало. Кровяной порошок закипел, теряя цвет и выделяя аромат остролиста и меди. Габриэль приник губами к мундштуку с такой страстью, с какой не целовал и возлюбленную, и Боже милостивый! наконец затянулся.
Легкие наполнились пламенем, разум взбурлил, как грозовые тучи. Габриэль вдыхал этот дым кристалликов крови, а сердце колотилось о ребра, словно птица о прутья костяной клетки. Член затвердел и впился в гульфик кожаных брюк. Казалось, еще одна трубка и Габриэль узрит лик самого Бога.
Рабыня теперь представлялась ангелом в смертном обличье. Захотелось поцеловать ее, выпить ее, умереть в ней, стиснув в объятиях и лаская губами ее кожу. Зачесались клыки; на шее у женщины, прямо под челюстью, столь маняще билась жилка. Живой и грохочущий пульс
Шевалье.
Габриэль открыл глаза.
Он стоял на коленях у столика, согнувшись над пляшущим огоньком пламени. Сколько времени прошло?.. Женщина исчезла, будто и не приходила.
Снаружи задувал ветер, в котором угадывались десятки голосов: они нашептывали секреты, пролетая над крышами; выли, сыпля проклятиями, среди парапетов; и тихо-тихо повторяли его имя в ветвях голых черных деревьев. Габриэль мог сосчитать каждую соломинку на полу, ощущал каждый вставший дыбом волосок на теле, слышал запах старого праха, новой смерти и пыли дорог на подошвах. Каждое чувство обострилось, точно клинок, сломанный и окровавленный, который он сжимал в татуированных руках
Чья
Габриэль покачал головой. Слова тянулись, как патока. Белки его глаз налились кровью. Он взглянул на фиал тот вернулся в руки чудовища.
Чья это кровь?
Моей благословенной госпожи, темной матери и бледной хозяйки, Марго Честейн, первой и последней своего имени, бессмертной императрицы волков и людей.
Холоднокровка смотрел на огонек со смесью тоски и ненависти. Из сырого угла камеры выпорхнул бледный, как череп, мотылек и заметался вокруг лампы. Фарфорово-бледная рука сомкнулась, скрывая фиал из виду.
Но до тех пор, пока я не услышу твой рассказ, ты больше ни капли ее не получишь. Так что выкладывай и представь, что говоришь с ребенком. Так, будто о тебе станут читать спустя эпохи те, кто ничего об этом месте не знает. Ибо слова, которые я переношу на пергамент, должны прожить столько же, сколько и эта бессмертная империя. Твоя история станет единственной формой бессмертия, которую ты познаешь.
Из кармана холоднокровка достал резной деревянный пенал с изображением двух волков и двух лун. Из него вынул длинное перо черное, как и ряды перьев, окружавших его шею, а на подлокотник кресла поставил небольшую бутылочку. Обмакнув перо в чернила, Жан-Франсуа поднял на Габриэля выжидающий взгляд темных глаз.
Ощущая вкус красного дыма на губах, Габриэль сделал глубокий вдох.
Приступай, сказал вампир.
Книга первая
Мертвые дни
И так, году в 651 от основания империи явилось нам знамение преужасное. Ибо хоть солнце по-прежнему вставало и заходило, свет его отныне ничего не освещал, а сияние тепла не дарило, утратив привычную яркость. И с тех самых пор, как мрачный этот знак обосновался на небе, люди стали непрерывно страдать от глада, войн и прочих несущих смерть бедствий.
Луи Беттенкур, «Полная история Элидэна»
I. О яблоках и яблонях
Все началось с кроличьей норы, сказал Габриэль.
Последний Угодник смотрел на трепещущее пламя лампы, словно на лица давно ушедших. В воздухе, замутняя его, все еще витали остатки красного дыма; слышно было, как горят, потрескивая на разные лады, волокна фитилька. В уме, оглашенном кровогимном, годы, разделявшие тогда и сейчас, казались минутами.
Вспоминаю это все, вздохнул Габриэль, и смешно становится. Я оставил позади гору пепла высотой, наверное, до небес. Соборы в огне, города в руинах, могилы, переполненные телами праведников и мерзавцев Но вот с чего все поистине начинается Он недоуменно потряс головой. Так это с небольшой дыры в земле. Люди, конечно же, все запомнят иначе. Барды станут петь о Пророчестве, а священники трепаться о замысле Вседержителя. Но я еще не встречал ни одного честного менестреля, холоднокровка, и ни одного священника, который не был бы дрянью.
Ты вроде бы и сам человек веры, Угодник, напомнил Жан-Франсуа.
Габриэль де Леон встретил взгляд чудовища со слабой улыбкой.
До наступления ночи оставалось еще два часа, и Бог решил поднасрать мне. Местные обрушили мост через Кефф, и пришлось тащиться на юг, к броду у Гахэха. Земля суровая, но Справедливый долж
Погоди, шевалье. Маркиз Жан-Франсуа крови Честейн вскинул руку и положил перо между страниц. Так не пойдет.
Нет? удивился Габриэль.
Нет, подтвердил вампир. Это рассказ о том, кто ты есть. Как все это произошло. История не начинается с середины. История начинается с начала.