Ты чего, так и не понял? Они оба — нелюди. Твари. Ходячие трупы. Кто кого любил, окстись!
Иван отвернулся.
— Он так… крикнул, — пробормотал он фонарям, мелькающим за стеклом. — Мне даже больно стало… Динка… Ее так зовут — Динка, да?
— У нее это на могилке написано, — бросил Грин, сворачивая на пригородное шоссе. — Ее так звали при жизни. Слушай, ты должен врубиться: если ты со мной, то должен четко себе кое-что представить. Ты много эффектной спецухи увидишь. Тебе батя потом объяснит, как они это делают и зачем это надо. Но все это — обман. Иллюзия. То, что они что-то чувствуют — иллюзия, то, что им больно — иллюзия, то, что они похожи на людей — иллюзия. Это отвлекает от главного: они — твари из ада. И убивают людей. Пьют кровь. Дошло до тебя?
— Она такая красивая была, — сказал Иван, все еще пребывая в шоковом безвременье. — И грустная. А стала…
— Если бы они воняли и разлагались на ходу, все было бы легче. Ты, Вань, такой забавный… по-твоему, враги должны и выглядеть, как враги, да? Чтобы тебе приятно было их отстреливать, как монстров в компьютерной игре, да?
Иван пристыжено молчал. Грин был прав. Грин был необычной личностью, вообще не способной на неправоту. Иван уже давно, еще в горах, понял, что даже если кажется, что Грин неправ, то это так, временное явление, а потом все равно окажется по-гриновски. Вот и сейчас — Ивана трясет, как под первым обстрелом, у Ивана голова пухнет от невозможных событий, Иван растерян — а Грин спокоен. Докурил, выкинул в окно бычок, скинул скорость перед постом ДПС… Лицо такое, как всегда. Ему не кажется, что все рушится, и что нельзя жить в мире, где возможны такие вещи, где мертвые не остаются мертвыми, где…
— Приехали, — сказал Грин и затормозил у обочины.
Вокруг был черный лес в белом снегу. Грин вышел из машины.
— Помогай давай, — сказал он Ивану спокойно и весело. — Чего расселся?
Иван вышел. Было очень холодно и очень темно. Фары выхватывали из темноты кусок обледенелого шоссе и черные прутья, торчащие из снега у обочины. Грин возился с багажником.
— Тяжелые, суки… Знаешь, интересно: пока ходят — легонькие, как перышки, следы в снегу, можно сказать, не продавливаются, а как сдохнут окончательно — гораздо тяжелее, чем средний жмурик. Просто неподъемные… Ну, ты чего, спишь?
Иван послушно взялся за твердую ледяную ногу в золотистом чулке. Его била крупная дрожь.
— Тащи ее сюда. В лес, в снег. Они быстро разлагаются, быстрее, чем люди. За пару недель одни кости останутся, а то и кости рассыплются, так что проблем не возникнет.
Какие проблемы, Грин? О чем ты? О милиции, да? О том, что нас могут искать, что мы убили людей? Они же не люди, да? И это не мы их убили — они уже были мертвые…
Грин вытащил из багажника их головы. Отошел подальше, зашвырнул за деревья. Отряхнул руки.
— Бр-р… — и рассмеялся. Если бы смех прозвучал нервно, Иван, быть может, что-нибудь понял бы.
Безголовые тела забросали снегом. Иван пытался бороться с мерзким ознобом, но его трясло так, что лязгали зубы. Снег казался холоднее, чем всегда — дико, смертельно холодным.
Закончив возню с трупами, сели в машину и Иван включил печку, пытаясь согреться. Теплее не стало. Вдобавок, Ивану показалось, что от печки тянет отвратительным сладковатым душком тухлого мяса, и он снова выключил обогреватель, глотая рвотные спазмы.
Грин взглянул на него, улыбнулся.
— Тебе плохо, малек?
— Нет, мне хорошо, — огрызнулся Иван.
— Все ясно, — Грин протянул руку и вытащил из бардачка плоскую фляжку.